F20

Его тряпочное ухо на мгновение поднялось, и, ошалело зыркнув на меня, Лютер кинулся через дорогу по направлению к нашему дому. Завизжали тормоза, мощные матерные выкрики накрыл залп второй петарды. Мы с Анютиком, размахивая поводком, неслись за Лютером. Когда мы добежали до нашего подъезда, Лютер метался перед дверью как подстреленный. Я сделала новую попытку посадить его на поводок, но он то ли не узнал меня, то ли решил, что это я взрываю петарды, и неожиданно прыгнул к закрытой на ржавый замок двери в подвал. Дверь была железная, еще советского производства, между ней и проемом находился зазор не больше пятнадцати сантиметров. Лютер просунул в него морду, потом стремительно пролез в щелочку целиком – и исчез в темноте. Мы с Анютиком пораженно смотрели на запертую подвальную дверь.

– Лютик, – неуверенно позвала я.

Сначала все было тихо, но спустя минуту из щели высунулась черная Лютерова морда и издала жалобный скулеж. Я осталась с ним, а Анютик побежала домой. Минут через пятнадцать подошли мама в пальто, надетом на халат, и Толик. Он подергал дверь, а потом присел перед ней и задал коронный вопрос:

– Как он туда пролез?

Я рассказала, что в парке какие-то идиоты взрывали петарды и Лютер испугался и убежал. К счастью, побежал он к дому. Но в подъезд зайти почему-то не захотел и кинулся в подвал. Наверное, страх подстегнул его, и он просочился в такую узкую щелочку.

– Единственное, что я могу сделать, – Толик почесал за ухом, – это найти петарду и взорвать ее здесь. Чтобы он опять испугался и выскочил наружу.

– Ты в своем уме?! – возмутилась мама. – А если он умрет от разрыва сердца?

Мы посовещались, и мама пошла звонить в ДЭЗ, чтобы они прислали слесаря. Он пришел еще минут через сорок, правда, не с тем ключом. Нужный ключ искали дополнительные полчаса, после чего дверь в подвал наконец открылась, и Толик выволок оттуда приседающего, на подламывающихся лапах Лютера. Мама вопила, чтобы он не усугублял и без того сложную ситуацию, но Толик не послушал и все равно избил его поводком. Лютер вскрикивал как-то по-дельфиньи, а когда мы вернулись домой, лег в коридоре, положив морду на передние лапы. Я шла из ванной в свою комнату и увидела, что глаза у него совершенно мокрые. Видимо, он плакал.

То ли оскорбление, нанесенное Толиком, превосходило меру терпения Лютера, то ли заточение в подвале закрепило какой-то порочный рефлекс, но он вообще перестал подходить к нам на улице. Поймать его было невозможно. А не спускать с поводка тоже было невозможно, потому что он тянул как поезд. Каждая прогулка превращалась в мучение. Сначала или Толик, или мама, или мы с Анютиком срывали глотки, на разные лады призывая Лютера, потом делали вид, что убегаем от него (иногда он бежал вслед, иногда нет), а потом часами стояли у подъезда – нужно было улучить момент, когда он на спринтерской скорости несется к двери, и распахнуть ее перед ним. В лифт Лютер почему-то тоже перестал заходить. Ворвавшись в подъезд, он скачками несся вверх по лестнице, добегал до восьмого этажа и водопадно ссал оттуда в пролет. Жильцы восьмого этажа обещали написать на нас жалобу.

В школе Анютик по-прежнему просто присутствовала, какие-то сведения до нее, конечно, доходили, но скорее по случайности. Если в младших классах это еще прокатывало, то с неумолимым усложнением школьной программы перестало. Ежиков, таскавших на своих иголках грибочки, Анютик могла пересчитать, но вот абстрактные понятия разбивались об ее ум, как волны об скалу. Интегралы, синусоиды и косинусоиды, параболы и оси координат воспринимались как бред сумасшедшего. Какого хрена все это надо было учить? Я остервенело высчитывала в тетрадках Анютика директрисы и фокусы параболы, но когда к ним добавились химические уравнения с непостоянной валентностью, взвыла. Я физически не могла учиться еще и за Анютика. Мама посовещалась с учительницей по алгебре, предварительно выставившей Анютику два/два по городской контрольной, и приняла решение нанять репетитора. Им согласилась выступить бабушкина пациентка Марина Александровна, она как раз вышла на пенсию после сорока пяти лет преподавания математики в средней школе. Марина Александровна заломила невиданную цену – сто долларов за сорок минут, и Толик сказал, что столько берут за подготовку в вуз, но бабушка возмутилась. Марина Александровна – больной человек, у нее гипертония, и за эти сраные сто долларов ей придется ездить к нам с “Юго-Западной”. Даже не с самой “Юго-Западной”, это было бы слишком легко, а из Олимпийской деревни. Оттуда до метро на автобусе пятнадцать минут, и автобусы, между прочим, не ходят, нужно на маршрутку садиться, а в них пенсионное удостоверение не действует.