Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

хорошо, а теперь точно так же все само собою шло дурно. Между тем последовал

ряд смертей: Марьи Дмитриевны, Михаила Михайловича и Ап. Григорьева.

Марья Дмитриевна умерла 16-го апреля, и Федор Михайлович сейчас же переехал

в Петербург. 10-го июня неожиданно умер Михайло Михайлович, хворавший

очень недолго и бывший почти все время болезни на ногах.

Это было жестоким ударом. Журнал, и без того запоздавший, остановился

на два месяца, пока был найден и утвержден новый редактор и приведены дела в

порядок. Задержка со стороны цензуры, не имевшей никакой причины

торопиться, была очень значительна по времени. Подходящие литературные

имена состояли в подозрении у цензуры, и потому редактором попросили стать

Александра Устиновича Порецкого {61}, служившего в лесном департаменте, человека неизвестного в литературе, но очень умного и образованного,

отличавшегося, сверх того, редкими душевными качествами, безукоризненной

добротою и чистотою сердца. Сочувствуя всею душою направлению "Эпохи", он

взял на себя официальное редакторство, тогда как всем делом заправлял, разумеется, Федор Михайлович. Кстати: в публике, не слишком внимательной к

именам, произошла путаница, и многие считали тогда умершим Федора

Михайловича, то есть знаменитого Достоевского. Поэтому Федор Михайлович

должен был употреблять даже особые старания, всячески давая знать, что он, известный писатель, жив, а умер его брат.

В руках Федора Михайловича дело тотчас пошло иначе; он повел его

довольно энергически, с тою заботливостию, которою он отличался в этого рода

работах. К сожалению, эта энергия должна была устремиться на цели

206

несущественные для дела и была потрачена понапрасну. Предполагалось, что

главная задача состоит в том, чтобы додать книжки за начатый год и, войдя в

сроки, собрать новую подписку, то есть, судя по-прежнему, получить тысячи

четыре подписчиков или больше. Тогда все дело пошло бы опять хорошо и все

затраты и хлопоты были бы вознаграждены. И вот книжки выходили за

книжками; в последние месяцы 1864 года редакция выпускала по две книжки в

месяц, так что январь 1865 года вышел уже 13-го февраля, а февраль - в марте.

Типография и бумага были также изменены; корректура была исправная; мало

того - книжки, очевидно, росли в объеме, и январская книга 1864 года дошла чуть

не до сорока печатных листов вместо обещаемых двадцати пяти {Приведу здесь

время цензурных разрешений, как оно помечено на книжках. Мартовская книжка

разрешена 23 апреля, майская - 7 июля, июньская - 20 августа, июльская - 19

сентября, августовская - 22 октября, сентябрьская - 22 ноября, октябрьская - 24

октября (!), ноябрьская - 24 декабря, декабрьская - 25 января 1865 года. Эти

пометки не могут, однако, точно указывать времени, потому что делались то при

начале печатания книжки (на первом ее листе), то при конце (на последнем

листе). Беспорядок был так велик, что на октябрьской книжке поставлено: 24

октября, очевидно, вместо 24 ноября; на обертке июньской книжки стояло: N 6, июль, и выше: журнал, издаваемый семейством М. М. Достоевского. (Прим. Н. Н.

Страхова.)}.

Но чем старательнее были выполнены внешние условия издания, тем

меньше имела редакция времени и сил для выполнения внутренних его условий, и

публика не могла этого не заметить, особенно при таких огромных размерах всего

этого литературного явления. Книжки составлялись с большим толком и вкусом; Федор Михайлович не мог поместить какой-нибудь вполне негодной вещи; но и

ничего выдающегося в них не было, - сам он не мог писать и неоткуда было взять

замечательных вещей для стольких номеров. Главное же, эти книжки не

представляли никакой современности, ничего важного для текущей минуты; это

были простые сборники, хотя и возможные для чтения, но ничем к себе не

привлекающие {62}. Чем чаще они выходили, чем толще были, тем яснее это

становилось. Публика не могла чувствовать к ним расположения, так как она в

значительной мере читает по обязанности, для того, чтобы иметь понятие об

авторе или книге, чтобы следить за вопросами, чтобы иметь возможность

говорить и судить и т. д. Следовательно, книга не будет читаться, если у читателя

нет заранее никаких побуждений для ее чтения. И вот таких-то восемь или десять

книг было издано редакциею "Эпохи". Частое появление их только утомляло

внимание публики и литературы, которого ни одна из них и не могла и не

успевала остановить на себе.

Содержанию книжек вредили не только совершенно ненужная строгость

цензуры и отсутствие статей самого Федора Михайловича. В сентябре 1864 года

умер Ап. Григорьев, статьи которого были так важны для журнала. Правда, публика почти не читала их, как не читает и до сих пор; но в наших глазах и для

серьезных литераторов они придавали вес и цвет журналу. Два ряда его писем, напечатанные мною после его смерти, принадлежат, конечно, к истинным

украшениям "Эпохи".

207

Наконец, была еще сторона, необыкновенно вредившая ходу дела, -

именно беспорядок в хозяйственной части, в рассылке журнала, в скором и

точном удовлетворении подписчиков. Дело шло так плохо, что пришлось

публично извиняться перед подписчиками. <...>