Проблемам "русской души" посвятил ряд работ Карл Нетцель (1880-1939), получивший известность как автор монографии о Л. Толстом[2184]. В 1920 г. вышла его книга о Достоевском[2185]. Нетцель в истолковании "русской души" исходит из того, что Россия, — и это представляется ему бесспорным, — "страна, благословленная богом". Русский народ, по его мнению, — это народ, который взял на себя миссию искупления "гнетом" для того, чтобы избежать большего зла — греха. И здесь, как кажется Нетцелю, "лежит ключ к русской душе". Существенной чертой русской религиозности Нетцель, ссылаясь на предсмертную исповедь Зосимы, считает "смирение". Но вместе с тем он утверждает, что, невзирая на тяжкий гнет, русский народ сохранил в себе свободу, проявившуюся в "нравственной силе редкостного качества"[2186].
Безотрадная действительность и бремя неволи порождают, в конце концов, по выражению Нетцеля, "безграничный субъективизм". Другими словами, своеобразие "русской души" он ставит в зависимость от социальных условий. Идеализм Нетцеля эклектически увязывался у него с критикой социальных отношений в России: не случайно отдельные работы Нетцеля публиковались в немецкой социал-демократической печати. Субъективизм "русской души" Нетцель выделяет как важнейшее ее свойство, проливающее свет на ее тайну, которую Нетцель стремился разрешить в своих работах "Славянская душа" (1916) и "Основы русского духа" (1917). Субъективизм, по Нетцелю, проявляется прежде всего в уходе от действительности, в стремлении преодолеть ее в "мире надежд и желаний". А поскольку надежда у всех одна — надежда на социальное освобождение, то русский человек считает свое субъективное мнение всеобщим и принимает его за объективную истину. Отсюда Нетцель приходит к выводу о специфической природе русского мышления в отличие от европейского — рассудочного[2187]. Своеобразие "русской мысли" раскрывается Нетцелю в творчестве Достоевского.
Он обобщает:
"Европейская наука плетется позади русского интуитивного познания! В порыве своего непосредственного чувства русский человек переживает откровение бога".
"Россию, — таков итог, к которому приходит Нетцель, — можно постичь только чувством"[2188].
Другой аспект "русской" проблемы рассматривает Эмиль Лука (1877-1941), австрийский писатель-эссеист, автор ряда статей о Достоевском и книги "Достоевский" (1924)[2189]. В статье "Проблема Раскольникова" (1914) Лука поднимает вопрос о русской этике, основанной на "чувстве и религии" и противопоставляет ей "утилитарную позитивистскую мораль" Запада. С точки зрения этой морали, "преступление и зло" рассматриваются не "этически" — как проявление свободы воли, а детерминированно — как "болезнь и ненормальность", которые надлежит устранить. Короче говоря, с преступника снимается "личная ответственность", он не искупает вину, а лишь изолируется от общества. В этом, по мнению Луки, — нивелирующая сущность буржуазной морали. "Достоевский же, напротив, — подчеркивает Лука, — решительный сторонник индивидуальной морали, согласно которой добро (любовь) уже само по себе является ценностью, и которое не карает преступника в утилитарных целях <…> а ведет его к очищению". Поэтому "русский преступник (в противоположность европейскому) никогда не предается злу целиком…" В интерпретации "Преступления и наказания" Лука переносит центр тяжести на проблему искупления вины как на главную проблему индивидуальной морали Достоевского. Сам факт преступления критика не интересует.
По его убеждению, не придавал ему значения и Достоевский:
"Едва ли кто до Достоевского в последнем тысячелетии — исключая мастера Экхарта — понимал, как мало значит поступок сам по себе".