Ф. М.

– А коли не пройдет? – вполголоса спросил Александр Григорьевич.

– Может быть-с. Однако скорее всего объявится. Не завтра, так послезавтра. Не выдержит неизвестности. Собака, она где нагадит, там непременно и понюхает-с. Только мы, возможно, его еще раньше прижмем-с.

Надворный советник вернулся к бюро и вновь принялся рыться в бумагах.

– Никодим Фомич, стряпчие – народец обстоятельный. У Чебарова этого обязательно должен быть какой-нибудь реестр, где он свои вымогательства учитывал. И прошлые, и нынешние, и замышляемые. Ищем-с, господа, ищем-с!

И что же?

С четверть часа поискали и нашли, причем именно в трех отдельных папках: на одной наклеечка «Архив», и там всё дела исполненные; на другой – «В работе», там документы по поданным искам; в третьей, под названием «Перспектива», наброски и заметки по будущим жертвам.

– Пойдемте, Александр Григорьевич, – позвал пристав, держа изъятые папки подмышкой. – Снова нам не спать.

Глава шестая Совпаденьице

Шли молча. Заметова распирало от вопросов, но вид надворного советника был до того мрачен, что подступиться к нему молодой человек так и не осмелился.

Порфирий Петрович нарушил молчание первым.

Уже перед самою квартирой он вдруг остановился и, повернувшись, спросил:

– Как по-вашему-с, что тут страшней всего?

Подумав, Александр Григорьевич ответил так:

– Зверство. Коли бы преступнику деньги были нужны, взял бы сколько надо у процентщицы и тем удовлетворился. Так нет, забрал самую малость, по общему счету рублей на пятьдесят, а нынче прибавил еще немного. Ну, часы, ну, бумажник – от силы на сотню нажился. Получается, человеческая жизнь у него в очень уж малой цене.

– Это верно-с, убивает он легко, – согласился пристав, – но меня еще более иное пугает. Больно дерзок. Камень бросил, зная, что Чебаров слугу в полицию пошлет и дома один останется. Вошел, в несколько минут управился, и был таков-с. Главное, как и тогда, со старухою, стряпчий сам его в дом пустил. Вот в чем штука… Боюсь, ошибся я.

Желтоватое лицо Порфирия Петровича исказилось, будто от зубной боли.

– Что, не Раскольников? – спросил Заметов, уже и сам про это подумавший.

Если старуху Шелудякову убил худосочный студентик, то ему бы теперь лежать в своей конуре да зубами стучать от ужаса, а не шастать по улицам с топором за пазухой.

– Непохоже-с. Тут, верно, что-то другое. И с засадой я, кажется, дурака свалял. – Надворный советник развел руками. – У наглеца, который сутягу пришиб, нервы должны быть из железной проволоки. Такой к месту убийства не вернется, нет-с… Ладно, пойдемте в записях покойника рыться.

* * *

Но унынию и самобичеванию Порфирий Петрович предавался недолго, никак не долее часу.

Пока пил чай и курил папиросу, еще вздыхал и охал. Как стал диктовать имена из первой папки (начал с той, на которой значился ярлык «В работе»), сетования оставил, весь подобрался. А деле примерно на десятом случилось вот что.

– …Поручик Санников, к взысканию сто пятьдесят рублей, счета от портного. Записали-с? – взглянул пристав на письмоводителя, заполнявшего карточку, перевернул следующий листок – и как вскрикнет! Тоненько так, будто барышня, увидевшая мышь.

– Что? – удивился Заметов.

– Вот-с, вот-с… – Порфирий Петрович протянул ему дрожащей рукой бумагу.

Там красивым, с завитками почерком было написано: «Сего 4 июля переслано в суд заемное письмо на 115 р., выданное колл. асс-ше Зарницыной студентом Р. Р. Раскольниковым. Выкуплено за 12 р. 75 коп.»

– А-а! – закричал и Александр Григорьевич.

– Совпаденьице, а? – схватил его за плечо пристав, у которого глаза так и сверкали. – Может, я вовсе и не дурак, а?

– Вы талант! – воскликнул Заметов, пожимая ему руку. – Вы еще прежде этой записки всё правильно исчислили! Зарницына – квартирная хозяйка Раскольникова. Он ей задолжал, а она, не надеясь получить, продала вексель Чебарову. Тот подал к взысканию, чем подписал себе приговор! Ну, держись, студент! Попался!

– Погодите, погодите-с, это еще не улики, не доказательства, – остудил его надворный советник. – Мало знать, кто. Надобно его еще припереть, вот что-с.

В эту минуту из прихожей донесся стук распахнувшейся двери (видно, следователи, пребывавшие в озабоченности, позабыли ее запереть), и зычный голос позвал:

– Порфирий! Что это у тебя нараспашку? Эй, ты дома аль нет?

– Тс-с-с, это Разумихин, родственник мой, – шепнул пристав помощнику, вмиг убирая со стола папки и карточки. – По нашему делу, но при нем молчок. После договорим. – И громко откликнулся. – Входи, Митюша, входи, здесь я.

* * *

В комнату вошел крепкий, румяный молодец, очень бедно, но опрятно одетый. Он и вправду приходился Порфирию Петровичу каким-то дальним родственником, и оба находились в приятельских отношениях, хоть виделись нечасто. Этого-то Митю надворный советник вчера и поминал, когда впервые прозвучало имя Раскольникова.