Ф. М.

А зеленая папка с рукописью (вернее, ее ксерокопией) находилась в руках у Николаса.

Он уже и место приготовил: в кабинете горел торшер, возле кресла дымилась чашка чая.

Перед тем как приступить к чтению, заглянул в комнаты.

Алтын спала, отвернувшись к стене. Приехала из редакции заполночь, усталая, и сразу в кровать.

Николас тихонько вышел, постоял у Гелиной двери. Девочка жалобно простонала во сне, заворочалась.

В последнее время с ней что-то происходило. Раньше была хохотушка, а теперь всё молчит. Вот Ластик – ребенок, как ребенок. Переживает из-за двоек по математике, из-за маленького роста, из-за скобок на зубах. «Одиссею капитана Блада» читает. А Геля стала вести себя как-то странно, по-взрослому. Алтын говорит: ерунда, влюбилась в кого-нибудь, я в десять лет такая же была. Матери, наверно, видней.

Завершив обход, Ника сел в кресло, отхлебнул чаю, остывшего до правильной температуры.

Зашелестел страницами.

Зеленая папка

Глава пятая За что наказываешь, Господи!

– За что наказываешь, Господи! – тонким голосом вскричал надворный советник, да еще широко перекрестился.

Но, правду сказать, в восклицании этом было не много искренности. Ведь что сообщил приставу своим прокуренным шепотом унтер-офицер? Что снова свершилось душегубство. Не далее часу назад, близ Поцелуева моста (то есть у северной оконечности Казанской части) в собственном флигеле умерщвлен стряпчий Чебаров^{21}, и точно тем же манером, что процентщица Шелудякова, однако убийца схвачен на месте и доставлен сначала в квартал, а оттуда в съезжий дом, где и дожидается господина следственного пристава прямо в служебном кабинете.

^{Поцелуев мост}

По поводу истребления очередной христианской души Порфирию Петровичу, конечно, полагалось выразить прискорбие, что он и осуществил посредством вышеприведенного возгласа, однако ж трудно осуждать надворного советника за интонацию, в которой слышалась явственная радость. Еще бы! Казалось, Провидение само решило передать преступника в руки закона.

Но не следует поминать Имя Господне всуе, да еще с неискренним сердцем. В чем Порфирию Петровичу и предстояло незамедлительно убедиться.

Недокончив ужина, следователь и его помощник отправились за унтером, расспрашивая его о подробностях. Тут-то пухлая физиономия пристава и помрачнела.

Унтер-офицер (фамилия его была Иванов) поведал следующее.

В восьмом часу в съезжий дом прибежал слуга Чебарова и объявил, что его господин немедленно требует полицию. Средь бела дня – а у нас в столице восьмой час в июле еще совершенный день – какой-то неизвестный кинул в окно флигеля камнем и вдребезги расколотил стекло, после чего скрылся.

Иванов на ту пору состоял в дежурном отделении и сам выслушал слугу. К месту хулиганского поступка тоже отправился самолично. Засвидетельствовав разбитие стекла, о чем внес запись в имевшуюся при нем книгу, вошел за слугой в дом – а там…

Хозяин лежит на полу мертвый, в луже крови. Затылок проломлен, из кармана пропали золотые часы, со стола бумажник.

Подобравшись к этому месту своего рассказа, Иванов принял чрезвычайно важный и хитрый вид.

– Я, ваше высокоблагородие, воробей стреляный, меня на мякине не проведешь. Восьмой год на службе, да перед тем еще в карабинерском полку сколько. Враз всё прозрел и все евоное коварство превзошел, это как он мне про часы-то с бумажником изъяснил. Хвать его за шиворот и на съезжую. «Врешь, говорю, мерзавец, не на того напал! Ты-то и порешил, а в полицию для отводу глаз побег!» Потому как это не иначе лакей господина своего убил, – пояснил унтер-офицер, видя, что Порфирий Петрович нисколько не радуется его проницательности, и подумав, что пристав, должно быть, туповат.

– С чего ты такой вывод сделал? Про слугу-то? – упавшим голосом спросил надворный советник.

– Да рассудите сами, ваше высокоблагородие. Кто ж станет швырять камнем в окно, при живых хозяевах, да среди белого дня? Наврал он, Поликарп этот. Сам барина своего стукнул, деньги-золото забрал, а полицию за дураков держит.

Пристав и письмоводитель переглянулись. Никакого Поликарпа среди должников процентщицы Шелудяковой не значилось.

– Он что же, признался?

– Запирается. Плачет, божится. Но это ништо, вашему высокоблагородию он всю правду расскажет. Куда ему деться?

Здесь унтер увидал, что Порфирий Петрович, дойдя до угла Офицерской улицы, поворачивает не направо, где в съезжем доме дожидался арестованный, а налево.

Вообразив, что пристав, столь недавно назначенный на должность, ошибся дорогой, служивый хотел его поправить, однако надворный советник раздраженно махнул на него рукой и всё ускоряющейся походкой двинулся в сторону Мойки – теперь уж было понятно, что к Поцелуеву мосту.

– Желаете перед допросом осмотреть место убийства? – вполголоса спросил Заметов, догнав Порфирия Петровича.

– Желаю-с. И очень.

* * *