Эзотерический мир. Семантика сакрального текста

… Ты будешь танцевать перед своей смертью здесь, на вершине этого холма, в конце дня, и в своем последнем танце ты расскажешь о своей борьбе, о тex битвах, которые выиграл, и о тех, которые проиграл. Ты расскажешь о своей радости и замешательстве при встрече с личной силой. Твой танец расскажет о секретах и чудесах, которые ты накопил. И твоя смерть будет сидеть здесь и следить за тобой.

Заходящее солнце будет заливать тебя, не обжигая, как это было сегодня. Ветер будет мягким и тающим, и твоя вершина будет дрожать. Когда ты подойдешь к концу своего танца, ты взглянешь на солнце, потому что больше ты его никогда не увидишь ни в бодрствующем состоянии, ни в сновидениях. А затем твоя смерть покажет на юг, в бесконечность».

Даже с обычной, не эзотерической точки зрения ясен смысл «последнего танца перед смертью»: это не что иное, как подведение итога своей жизни, последний яркий взрыв сознания, расширяющегося до бесконечности, достигающего своих пределов. В этом танце тот, кто на него способен, у кого есть необходимые духовные силы, подготавливается к смерти и встречает ее достойно, т. е. не как небытие, ничто, а как вечную жизнь. «Танцуя» перед лицом смерти, человек растворяется в этой вечной жизни, включает ее в себя.

9

Есть еще одно требование, звучащее постоянно. Это установка на изменение человека. Дон Хуан постоянно предлагает своему ученику измениться, преодолеть себя, отказаться от себя такого, каким он является. В культуре с ее затверженными и устойчивыми отношениями и ролями человек или не изменяется вообще, или его изменение запрограммировано. Человек, вышедший из культуры, не может не изменяться, он должен быть текучим, принимать любые экстраординарные ситуации как обычные, реагировать на них мгновенно. Изменение — естественный ответ на эзотерический мир, который является отрицанием обычного константного мира культуры. Но каков он этот мир, в каких границах человек должен изменяться? «Мир, — говорит дон Хуан, — это загадка, он совсем не такой, каким ты его себе рисуешь». Поясняя свою мысль, он продолжает: «Конечно, он в то же время и такой, каким ты его себе рисуешь. Но ведь это еще не весь мир». С. Аверинцев показывает, что и в средние века мир воспринимался как загадка. Однако это загадка для человека, который не может проникнуть в замысел Бога, поскольку замысел Бога — тайна. Загадочность эзотерического мира иного свойства: этот мир — загадка, поскольку он неизвестен и бесконечен. Выйдя из культуры, человек оказывается во власти загадочной магической стихии, и его сознание должно быть сориентировано на загадку мира.

Но ради чего ведется весь этот штурм западного сознания? Ради эзотерического знания? Он ведется не только ради «остановки мира». Это еще одно представление, не находящее аналога в других эзотерических учениях. Воин накапливает силы, говорит дон Хуан, и в один прекрасный день останавливает мир. Остановка мира, как и сатори, — показатель необратимости движения ученика: прежний мир и жизнь уходят безвозвратно (мир разрушается, останавливается), и человек вступает в мир новый, эзотерический. Для Карлоса Кастанеды первый раз мир остановился так:

«Жук вылез из глубокой норы и остановился в нескольких дюймах от моего лица. Он, казалось, смотрел на меня, и на секунду я почувствовал, что он осознал мое присутствие. Наверное гак же, как я осознал присутствие собственной смерти. Я испытал озноб. В конце концов жук и я не очень-то различались. Смерть как тень подкарауливала каждого из нас из-за камня. Я ощущал момент необычного подъема. И жук, и я были на одной чаше весов. Никто из нас не был лучше другого. Наша смерть делала нас равными.

Мой подъем и радость были столь захватывающими, что я начал плакать. Дон Хуан был прав. Он всегда был прав. Я жил в самом мистическом мире и, как любой другой, был самым мистическим существом. И, тем не менее, я не был более важным, чем жук…