Ежик с иголками

— Нет, милая, так легко от меня не отделаешься! — с трудом продавливая комок в горле, сквозь мужскую скупую слезу простонал Евгений. — Я тебя никогда туда не отпущу. Только самых плохих детей за очень ужасную провинность можно и нужно отправлять туда на короткий срок, как в наказание. И то, лишь на время. А такого славного ребенка даже близко нельзя подпускать к этому вертепу. Это же самая настоящая клоака. Чтобы по-настоящему научиться ценить жизнь, надо минутку побыть там.

— Ты самый-самый лучший папа, я тебя буду любить крепче всего на этом свете, и никогда не сделаю ничего плохого, — скороговоркой выговорила она наконец-то.

Евгений слушал эти признания, а самого душили двоякие чувства. С ума можно было и хотелось сойти от таких влюбленных коллизий. Он самый лучший папа для чужого постороннего ребенка, а свои любимые у чужого дяди. Ой, как ты права, Софийка! Он все равно заберет всех их от этого чужого. И жену, и детей. Обязательно, вот только покончит с этим "Пауратом". А когда о нем заговорит весь мир, то и они сразу поймут, почему их папа и ее муж так внезапно отдалился от них. Это не было безразличием, это не было невниманием. Он совершал научный подвиг. А подвиги совершаются в бою. И на войну воины всегда уходят на долгое время, покидая в одиночестве жен и детей. И тыловые друзья умудряются перехватить их. Правда, он ничего не сказал и не предупредил о начале боевых операций. Но потому и винил не только их, а больше самого себя.

— Я сильно виноват, я был в корне неправ. Но, считаю, не все еще у нас потеряно. И даже долго не собираюсь дожидаться, а очень скоро пойду и верну их все на родину в родное семейное гнездо. Здесь место нам всем, им нечего делать у чужого и нелюбимого.

— Папа, ты сам с собой говоришь, или мне рассказываешь, словно я не совсем с тобой соглашаюсь?

— Я нам обоим говорю. Очень скоро мы станем большой и дружной семьей. Я теперь знаю, как нужно вести себя, чтобы никому не хотелось от тебя убегать.

А Сергей еще с порога кричал Светлане, которая успела раньше вернуться с работы и гремела кастрюлями на кухне.

— Ты сейчас обхохочешься, это просто умора. Представляешь, к твоему Женьке на работу приходила его новая пассия. Как он с ней ворковал, сколько любви и ласки наболтал. И милая, и любимая, и моя самая хорошая, и сейчас бегу к тебе. И в самом деле, побежал, как молодой кот к кошечке. Я у Виктора специально спросил, так ей от силы восемнадцать, не больше. Миловидная, худенькая малышка, словно школьница, как минимум. Что-то его не в ту сторону повело.

— А ты сам ее видел? — спросила каким-то слегка потерянным и осипшим голосом, словно известие ее сильно потрясло.

— Нет, она с проходной ему звонила. Охранник рассказывал. Он так быстро к ней вышел, и они убежали куда-то.

Сергей вдруг остановился, с ужасом уставившись на Светлану, понимая, какие раны наносил он ей своим веселым рассказом. Ему, возможно и хотелось продолжить, но они вдвоем сами отлично понимали эту жутковатую ситуацию, куда занесла их собственная глупость. А теперь еще этот казусный случай, обрубающий все нити, могущие еще вернуть все в прежнее состояние. Да и говорил он сам с неким отчаянием, силой стараясь выглядеть беспечным.

— А может так у него, легкий флирт старого козла с молодой козочкой? — не веря в свои слова, предположила Светлана.

— Я не знаю, — как-то потеряно ответил Сергей и ушел в комнату, где сидели за его столом со своими уроками совершенно лишние в этом доме не его дети. А у самого него и угла в своем доме не стало. Как-то вмиг все в мире стало чужим и незнакомым.

— Эскадрилья, сорок пять секунд подъем! — кричал на всю казарму сержант, вырывая Володю из сна, из удобной уютной квартиры в это огромное, напоминающее большой сарай, солдатское общежитие, пропитанное потом, храпом и табаком.

Он уже научился кричать с осторожной оглядкой по сторонам. Месяц муштры завершался, а с ним заканчивался и курс молодого бойца. И теперь, обжитые, привыкшие и обтертые курсанты не очень желали демонстрировать свою прыть. А порою в кричащего и сапог запускали. Это в первые дни, а даже и неделю при виде самого сержанта сразу же хотелось в любом месте раздеваться и одеваться за эти подлые сорок пять секунд. Однако хорошее питание по норме, именуемой, как пятой "А", чем и как кормят летчиков истребительной реактивной авиации, сделали свое не совсем положительное дело.

Ведь вся нагрузка и заключалась лишь в этом скоростном подъеме и легкой утренней зарядке. А остальное время они учились в классах. Вечерами занимались самоподготовкой. А наряды были лишь дневальным у тумбочки. Поскольку в казарме проживало сто двадцать курсантов, а тумбочка была одна, то за месяц в наряд не всем удалось и попасть. Ну, еще кухня существовала с чисткой картошки. Ее надо было очень много. Ведь кроме курсантов в столовой питались еще и инструктора, и техники, и инженеры. Едоков хватало с избытком. А картошку чистили лишь одни курсанты. Но это работой не назовешь. Сидишь и ножичком скребешь. Расход калорий минимальный.