«Потом буў одын такий случай <…> В Луцьк пойехаў за зерном. И упаў ў мэня кинь, шо нэ миг я уже йихаты нияк <…> Йидэ жидок вэрхом конякою. О. Каже того: “Поменяймо! Бо ты нэ дойидэш” <…> “А ты скольки хочеш додатку?” – “Сто рублиў”. – “А-а-а, кажу, багато [много. –
Большинство бывших местечек сейчас уже утратили свой городской статус, превратившись в большие села с моноэтничным населением. Однако в памяти информантов старшего поколения сохраняется невостребованный в настоящее время своеобразный «разговорник», бывший актуальным до середины 1950-х годов, когда местечки еще сохраняли остатки своего традиционного быта и уникальной языковой ситуации.
«Всё понимаю! Мэня еўрэи не продадут! Не продадут! А читати не могу… Шо хочете спытайте, я вам скажу по-еврэйски, шо оно называеця! С детства, а дытына скоро научаеця» (Ю.С. Резник, 1929 г.р., Мурафа Шаргородского р-на Винницкой обл., 2001, зап. О.В. Белова, А.В. Соколова, В.Я. Петрухин).
«Двое блызняток еврэйских було, а моя бабушка пэкла булочки на базар <…> Моя бабушка була пэкаркой. Як я ешо була в детстви – то я ходила на базар и продавала ци булочки, хлиб цэй. То пидходят цих двое – я-то знала раньше, но забула! Но я цэ запомнила, шо воны пидходят и: “Дай булочку!”, а я ка: “Нэй!”, и: “
Большинство рассказчиков свидетельствовали о том, что в быту соседи-евреи общались исключительно на своем языке, поэтому среди местных жителей-украинцев знание идиша было распространено – многие помогали евреям в работах по дому и по хозяйству, работали в еврейских мастерских, да и просто жили по соседству. При этом информанты подчеркивали, что большинство евреев были билингвами или даже трилингвами (владели идишем, украинским/русским и польским): «Воны миж собою разговаривали по-еврэйски. А так – воны зналы и укрaинский язык, и русский язык, вот. А молитвы всё у них было по-еврэйски <…> Алэ еврэи говорили и ту мову, и ту мову. Вони вси мовы зналы…» (Б.И. Ридвянский, 1919 г.р., Вербовец Муровано-Куриловецкого р-на Винницкой обл., 2001, зап. О.В. Белова, А.В. Соколова, В.Я. Петрухин).
Интересно свидетельство о неудавшемся опыте коммуникации жителя белорусского местечка – он решил выучить еврейский язык, но евреи почему-то не хотели с ним на этом языке разговаривать: «Я калi быў маленькi, дык аддалi меня на службу да жыдоў у Васiлiшкi. Ну я i падумаў – вось навучуся па-жыдоўску гаварыць, можа калi i прыдасцца. Не толькi старыя жыды, але i дзецям сваiм такiм як я па ўзросце забаранялi адзывацца да мяне па-жыдоўску» (Щучинский р-н Гродненской обл., Пивоварчик 2003: 372).
Более молодые информанты владеют лексикой этнических соседей уже пассивно, осознавая ее «иноязычность» и «непонятность»: «На вэрбовэцких, значыть, на местечковых казалы – “хaбэ”. “Хабэ” казалы. Цэ еврэи, то есть “мэстные еврэи”, мол, “хабэ”. Слово есть такэ, мoжэ, вы чyли такэ слово чи нэ чyлы? Я сам нэ знаю, шо вонo означае. Еврэи сами, “ты шо, – говорать, – ты хaба!” А шо воно означае? “Куда ты полизла, хаба!” [так и сейчас в селе окрикивают непослушную скотину, корову] <…> Дид Пэтро кажэ мэни: “Чо прилиз, габэл?” – А шо «габэл”? – А я шо, знаю? Цэ еврэйске слово» (Н.А. Ковальский, 1951 г.р., Вербовец Муровано-Куриловецкого р-на Винницкой обл., 2001, зап. О.В. Белова, В.Я. Петрухин).