Евпатий Коловрат

Он снимал с деревянных колышков пыльные щиты, разглядывал на них старые от мечей зазубрены, следы половецких стрел. Все это были вестники смерти, отбитые мужеством, стойкостью сердца и силой руки. Покрывшиеся налетом ржавчины мечи словно рассказывали длинные повести о походах на Дон и Сейм, на Клязьму и Волгу, о битвах и сражениях, когда смерть витала над головами и мысль о бранной славе придавала силу ослабевшему, израненному телу…

Много дорог исхожено старым воином, много битв выиграно у врага, и тризнам16 по убитым товарищам потерян счет. Сколько соратников сложили головы, кости скольких товарищей вымыты добела степными дождями! Пора на покой и тебе, Ополоница!

Звон скрещенных мечей, блеск сабель и грозное движение склоненных копий, ржанье коней и воодушевляющий крик победы мнились старому воину, и он чувствовал, что настает время идти ему в последний бой за землю, которой отдал он все силы своего могучего тела и свою теплоту своей души.

Федор вошел в подклеть неслышно. Ополоница не обернулся на тихий скрип двери. Он стоял на сером фоне слюдяного верхнего оконца, примеряя на руке свой длинный меч, и шептал что-то, и седые кудри венцом сияли вокруг его головы.

Федор вспомнил вдруг Ополоницу молодым, когда светлые кудри воина падали на прямые и гордые плечи, когда голос воина был звонок, речь ясна и легка поступь. Вспомнил он его во времена скитаний, теплую заботливость и молчаливую преданность пестуна… Вспомнил, и сердце Федора дрогнуло от любви к этому человеку.

— Останься, друг Ополоница, в городе, — говорил Федор воину, когда тот заметил князя и пригласил его сесть. — Древен ты стал, мне твоим рукам держать бранный меч. Блюди тут мою княгинюшку и первенца. Сосолужи мне службу последнюю. А уж на врага пойдем мы, молодые воины.

Ополоница выслушал речь Федора, потом встал и дотронулся пальцами до земляного пола:

— Спасибо тебе, князь, на добром слове. И тебя я за сына почитаю, с тем и в могилу уйду. Но не пристало воину за печкой сидеть, когда на родную землю идут злые вороги. Люта будет битва с татарами, Федор Юрьевич, много крови русской прольется в эту грозную годину, и мне ли бежать от своей смерти?

Федор согласился с ним.

Наутро Ополоница вместе с князем смотрел воинство. В ратных доспехах, на гнедом своем старом коне, Ополоница выделялся своим ростом и станом среди прочих воинов, и никто не помыслил о старости воина и непригодности его для ратных дел.

Последними проходили мимо князя и Ополоницы воины боярина Истомы Тятева. Именитый путивлянин, гордясь перед рязанскими вотчинниками родом и богатством, привел три сотни воинов «конно и оружно».

У Федора от удовольствия заблестели глаза. Он обернулся к Ополонице:

— Исполать17 боярину! Любо посмотреть!

Ополоница не повел даже бровью.

Когда воины разошлись для последних приготовлений к походу, старый воин сказал князю:

— Рано хвалить Истому. Поглядим, как поведет себя на поле.

— Боярин храбр, — попытался защитить своего ближнего боярина Федор.

— Поле и тут правду скажет… А наши рязанцы бедны, да в бою лихи. Цветные наряды — врагу не устрашенье, князь. А Истому я раскусил давно. Вот только проглотить не успел, о том и сожалею.

Федор нахмурил брови. Ему не по душе были такие речи об Истоме, с которым у него крепла дружба. И Евпраксия не разделяла его мыслей. Той он прощал за женскую слабость. Но Ополоница…

— Хорошо, — сказал он. — Поле будет скоро. Тут увидишь как будет биться Истома.

Наутро засеял мелкий дождь.

После молебна и крестного целованья воины встали в боевые порядки и потекли за городские ворота.

Княгиня Евпраксия проводила Федора до калинового мостика через Осетр. Здесь князь Федор в последний раз заглянул в ее синие глаза, крепко прижал голову Евпраксии к груди, потом поспешно, боясь показать свою слабость, вскочил на коня, ударил его плетью и ускакал.

Подломились у Евпраксии ноги, темная пелена слез и беспредельного горя готова была застлать перед ней весь белый свет. Но она удержалась на ногах, только оперлась на шаткое мостовое перильце.

Она стояла впереди пестрой толпы женщин. В горести позабыты были и родовитость и достатке: пышная боярыня в тяжелом парчовом летнике18 стояла рядом с женой простого воина; они плакали, склонившись одна к другой, и все вскидывали руки в ту сторону, где скрылся последний воин.

— Княгиня, матушка, — вдруг обратилась к Евпраксии молодая миловидная женщина в темном платке, наброшенным сверх набойчатой кики19, — одна ты для нас теперь заступница!

Женщина припала лицом к рукаву Евпраксии. Еще юная, гибкая, как молодая рябинка, она всхлипывала по-девичьи глубоко и протяжно.

Княгиня почувствовала всю печаль этой женщины, впервые расставшейся с мужем. Она обняла узкие плечи женщины и распрямилась: ей не надобно обнажать свое горе перед теми, кто взирает на нее с надеждой.

Еще раз она бросила короткий взгляд на дорогу. Даль затягивала дождевая пелена. Со стороны лесов пролетала многочисленная стая галок и ворон. Птицы летели молча, и ветер сбивал их с намеченного пути.