Эви хочет быть нормальной

На кухню я вошла в слезах. А увидев за столом Роуз, которую наконец обстоятельно посвятили в мою «тайну», пускай и при ужасно трагических обстоятельствах, я зарыдала в голос. Папа расслабил галстук, а волосы у него на голове стояли дыбом, потому что он без конца нервно их ерошил. Надеть галстук в воскресенье – в этом был весь он. Вряд ли так еще хоть кто-нибудь делает.

– Садись, Эвелин, – сказал он тоном, каким, наверное, обращался к подчиненным, прежде чем их уволить.

Такова уж его работа – он «профессиональный увольнитель», точнее, «специалист по оценке эффективности персонала», как он сам себя называет. Его нанимают разные компании, чтобы определить, кого из работников можно сократить, чтобы сэкономить на зарплате, причем всю грязную работу поручают именно ему. Поэтому ему так много платят. И, возможно, поэтому же его дочь сошла с ума. Карма, как-никак. Уверена, он бы меня с удовольствием уволил, будь такая возможность…

– Можно я руки помою? – взмолилась я еле слышно. – Они все… окоченели!

Папа откинулся на спинку стула и снял с кухонного обогревателя носки, которые на нем сушились.

– Погрей их тут.

Мне оставалось только одно – бежать. Я кинулась к раковине, а папа резко вскочил и бросился следом, уронив стул. Я успела только открыть кран – а потом он схватил меня за живот и оттащил в сторону.

– Не-е-е-ет! – со слезами крикнула я. – Отпусти, пожалуйста, отпусти! Ну пожалуйста!

Он успокаивающе пригладил мне волосы:

– Эви, это все ради твоего же блага. Мыть руки совершенно не обязательно, не забывай. Никакие они не грязные. И ничем ты не заразишься.

– Неправда! Неправда! Ну пусти, пожалуйста! Я сейчас закричу…

Идея была, прямо скажем, отличная. Я вскрикнула что было мочи, не щадя ничьих ушей, и стены в комнате задрожали. Папа инстинктивно выпустил меня, и я, не теряя ни минуты, бросилась к раковине. Мгновение – и мои руки погрузились в воду. О, это сладостное, долгожданное облегчение! Я прямо чувствовала, как с рук смывало бактерии, как они утекали в сток, наконец оставляя меня в покое. Я выдавила на ладонь приличную лужицу средства для мытья посуды и принялась втирать его в особенно грязные места.

…Моем, моем, моем… между пальцев… а особенно у основания большого… потрем ладонь о ладонь… тыльную сторону о тыльную сторону…

Мои рыдания стихли. Мне стало гораздо лучше. А потом я вдруг осознала, что мне никто не мешает. Я обернулась на родных, не выключая воду. Они смотрели на меня точно на метамфитаминовую наркоманку. Мама осела на пол, зажав ладонями уши и стараясь закрыть собой свою младшую дочь. Папа медленно качал головой, густо покраснев – от разочарования, не иначе. А Роуз… Роуз… Она сидела с округлившимися от ужаса и блестящими от слез глазами. Одна слезинка застыла у нее на щеке.

– Эви… – прошептала она. – Что ты творишь?

Я закрыла кран. Внутри болезненно пульсировал стыд.

– Простите, – сказала я. – Но мне это было нужно…

– Роуз, ступай в гостиную, – шепнула мама. – Я ошиблась. Ты еще слишком маленькая для такого.

– Но я хочу остаться! – заявила она, встала со стула и прильнула ко мне.

Я ощутила тепло ее тела, ее крепкое объятие. И меня тут же огромной, мощной волной захлестнула печаль.

– Роуз, мама права. Не волнуйся, со мной все хорошо.

– А по-моему, не очень…

– Ты ошибаешься, – упрямо сказала я и крепко-крепко обняла ее в ответ.

Папа встал со своего места:

– Нет, Эвелин, все далеко не так радужно. Мы думаем, что у тебя обострение. Саре мы уже позвонили, и завтра после колледжа все вместе поедем к ней.

Обострение…

– Нет, – прошептала я. – Нет, нет, нет, нет, нет…

Что без конца приходится слышать об обострениях

Что это признак выздоровления.

Что стыдиться этого не стоит.

Что это вовсе не значит, что ты проиграла бой с болезнью.

Что это не значит, что ты уже не поправишься.

Что надо быть внимательнее к «триггерам».

Что все может усугубиться молниеносно.

– Нет, – твердо сказала я. – Нет у меня никакого обострения. Вам кажется.

Мама только плотнее зажала уши:

– Эви, ты погляди на себя! На свои руки!

Я опустила взгляд. Ладони и впрямь кровоточили.

– И что? Что такого в том, что я слежу за чистотой? Разве другие не моются? Разве не покупают антибактериальные гели и не льют себе на руки после поезда? Мир полон грязи, мам! Почему я не имею права на чистоту?

Мама покачала головой. В ее глазах явственно читалось: «Мы снова вернулись к началу! Поверить не могу!»

– Мы это когда-то уже обсуждали, Эвелин, – включился в разговор папа. – Дело в том, что ты моешься слишком уж часто! Стремление к чистоте подавляет тебя!

– Нет, это вы меня подавляете! – вскричала я так громко, что Роуз отпрянула от меня и опустилась на стул. – Это вы все портите! Я хожу в колледж, неплохо учусь, нашла себе друзей, начала нравиться мальчикам! А крыша у меня едет потому, что вы вечно мне мешаете!

– Ради твоего же блага, – прогремел папа в ответ.

– Да ладно! Ты людей тоже для их же блага увольняешь небось? Так ты перед собой и оправдываешься?

– Завтра мы поедем к Саре и попросим ее увеличить дозу лекарства, пока обострение не закончится.

– Нет! – воскликнула я.