Эви хочет быть нормальной

Я сосредоточилась на дыхании, стараясь успокоиться. Пусть и не сразу, но мне это удалось. Я пришла к выводу, что все-таки не успела ничем заразиться. Я выплюнула курицу как раз вовремя. А может, она вообще была не тухлая. Может, сэндвич был еще вполне ничего. Может, срок годности – штука настолько примерная, что от нее вообще ничего не зависит! «Может»… слово, полное надежды. Может, я не всю свою жизнь загублю, а лишь юность. Может, однажды я стану как все. Может, однажды я найду свое счастье.

Я вернулась в ванную и начала ожесточенно чистить зубы с таким усердием, что десны закровоточили. Потом встала под душ и терлась мочалкой до тех пор, пока кожа не стала ярко-красной, как помидор. Потом снова почистила зубы. Подкрасила глаза, подсушила волосы феном и снова вышла из дома, рассчитывая успеть вовремя.

По пути, пиная кучи влажных листьев и стараясь избавиться от последних крупиц тревоги, я все думала о том, как Сара закончила нашу сегодняшнюю встречу. Когда я перестала плакать, она уселась на подлокотник моего кресла и стала меня пытать.

– Расскажи о своих новых подругах, Эви. Кто они?

Мне вспомнился наш вчерашний разговор, и я даже улыбнулась.

– Старые девы!

– Что?! – удивилась Сара. – Не маловато ли вам лет, чтобы так называться?

Я вновь улыбнулась:

– Да это шутка у нас такая.

– Понятно, – отозвалась она, а потом, немного помолчав, спросила: – Почему ты не расскажешь им правду?

Потому что тогда потеряю их. Они точно меня не поймут и начнут относиться ко мне иначе. Я перестану быть для них нормальной, даже если никогда больше не вытворю ничего необычного. Стоит им только узнать о моем диагнозе, и они тут же насторожатся… будут напряженно ждать… и гадать… в какой же момент у меня слетит крыша. Мне совсем не хотелось, чтобы меня так воспринимали. Хватило мне уже мамы, папы, Джейн и ребят из прежней школы.

– Да как-то просто разговор об этом не заходил, вот и все.

– Ты вообще кому-нибудь из колледжа рассказывала, что ходишь к психотерапевту? Хотя бы намекала?

Стоило мне подумать о Гае, как в животе запорхали бабочки, несмотря на мое жуткое состояние.

– Ну, есть один парень…

– Что еще за парень?

– Его Гай зовут. Как Гая Фокса.

На это Сара ничего не сказала, хотя, казалось бы, упоминание об еще одном парне должно было ее изумить. Наверное, она начала терять нить событий. Ее трудно было винить: я и сама без конца теряла эту самую нить, а между тем речь шла о моей собственной жизни! Все разворачивалось так стремительно! Неужели оно так всегда и бывает? Или же моя жизнь так долго стояла на паузе, что теперь несется в режиме быстрой перемотки, чтобы нагнать всех остальных?

– И что ты рассказала этому Гаю?

– Да почти ничего. Он был на той самой вечеринке, где я пила алкоголь, который вы так не одобряете. Выхаживал меня. А когда я испугалась, что меня стошнит, и у меня случилась истерика, он… был со мной так мил… Рассказал, что у него тоже был приятель с нездоровой психикой.

Милота, да и только, совсем не в духе Гая.

– Может, тебе все же открыться близким, а, Эви? Сейчас люди в большинстве своем понимающие, терпеливые, не то что раньше.

Я подумала о предстоящей встрече с девчонками. О нашей болтовне, о веселом смехе. О том, как мне нравится чувствовать себя совершенно нормальной рядом с ними.

– Хм-м-м… – протянула я.

А потом сделала вид, будто меня опять тошнит, чтобы отвлечь Сару от этой темы.

Глава двадцать третья

НА ПЕРВОЙ ПОСЛЕ каникул паре по киноведению Оли не было. Я немного опоздала и, когда вошла в аудиторию, обнаружила, что его стул по соседству с моим печально пустует. На него впору было клеить неоновую табличку с надписью: «Ты очень, очень нехороший человек». Можно было бы написать ему и спросить, как дела. Но я не стала этого делать. Я просто сидела всю пару и корила себя за эгоизм, представляя, как ему теперь тяжело и больно. А написать – нет, так и не решилась.

На большом проекторе, висевшем перед нами, показывали фильм. Обычно смотреть кино нам задавали на дом, но сегодня – понедельник же – у Брайана было жесткое похмелье, и он погасил в аудитории свет и включил нам «Догвилль», этот жуткий фильм с Николь Кидман.

Разумеется, в нем был эпизод с изнасилованием, который особенно выводил меня из себя. В «важных» фильмах это вообще частый прием. Такое чувство, будто, по мнению режиссеров, сюжет теряет всякий смысл, если в нем нет агрессии по отношению к женщинам. Таков закон кинематографа. Если актриса в фильме предстает в неприглядном виде, она автоматически получает «Оскара». Если сценарист втискивает в картину сцены насилия, фильм по умолчанию становится «важным».

Время тянулось медленно, и я начала нервно постукивать ногой по ковру, с нетерпением дожидаясь обеденного перерыва и новой встречи с Гаем. За каникулы он так ни разу и не дал о себе знать… но, может, дело тут в робости? Мысли о нем немного отвлекли меня от ненависти к себе, вспыхнувшей из-за Оли. Будет ли эта встреча неловкой? Да, возможно, но в этом есть своя прелесть.