Евграф Федоров

«И сейчас мы стоим среди таких же исторических событий, лишенные возможности посмотреть на них со стороны, окинуть их в исторической перспективе. В узких условиях момента перед гибелью культурных завоеваний, перед ужасом жизни у нас часто слабеет вера в будущее. Но законы истории неумолимы, великие нации слишком жизненны, а культурные завоевания и идеи бессмертны, и стране, имевшей Мечникова, Ковалевского и Федорова, не может и не должно быть страшно за будущее своей культуры».

Докладчик опять вернулся к Федорову; упомянул о необыкновенном его математическом гении; рассказал, как порушены были границы, разделявшие науки. «Благодаря ему химик при помощи метода кристаллографии может сейчас по одному ничтожному кристаллику определить химическую природу вещества; при содействии методов геодезии и астрономии кристаллограф заменяет грани и углы кристаллов координатами точек, как звезд, рассеянных на звездном небе; при помощи новой геометрии петрограф на плоскости изображает состав горных пород, намечая новые основания для их классификации. Методы геометрии четырех измерений в его уме начинают проливать свет на соотношения солей в сложных физико-химических системах озер, а химия с минералогией сливается в своеобразных схемах внутреннего состава молекул…».

И эта, и другие точные и емкие характеристики разностороннего федоровского творчества не могли не быть известны ученым. И все же они расходились ободренные Почему? Фраза о величии нации, давшей миру Федорова и могущей уверенно смотреть в будущее, произвела такое действие? Но ведь, надо полагать, они слышали подобные слова и прежде.

Я думаю, дело не в словах.

Дело в том, как они были произнесены, и в том, что произнесены они были над свежей могилой, в которой зарыт был гений, умерший от голода, и произнес их голодный академик, и поэтому они звучали с особой мужественностью. Да, голод. Да, война. И к зиме многих недосчитаемся. Но зима придет. За ней весна. И ничто не способно разрушить культуру великого народа.

Это достойные слова, и они могли бы венчать нашу книгу.

Но последние страницы ее овеяны невольной грустью которую надо разогнать.

Прошедшая перед нами жизнь вовсе не наводит на грустные размышления.

И еще по одной причине отодвинем мы последнюю

…Лукавый читатель, поди, смекнул, что, воздвигая столбец эпилога, мы ему молчаливо киваем на башенку-пролог по ту сторону повествования, отсель уже невидную. Башенка слева, башенка справа (если стоять лицом к фасаду); приведя, таким образом, замысел в соразмерность, как поступали в недавнем прошлом архитекторы мы намерены почтительно и, так сказать, на подручном материале показать всепроникающее явление, тайны которого блистательно разгадывал наш герой и которому (явлению!) мы уже однажды спели гимн… Мы говорим о симметрии. Великой симметрии, устанавливающей родство фантастически взаимочуждых материй: поляризованного света, лепестков розы, магнетизма, романских соборов, перечень можно продолжать до бесконечности. Проза (как и поэзия), между прочим, не избежала попасть в него; симметрия и здесь властвует.

Так что подготовленному читателю предоставляется удовольствие, измерив расстояние от башенки до башенки найти плоскость симметрии, отыскать, в какой главе лежит ее центр, куда тянутся оси и так далее; право, то будет неплохим поминанием героя, в свое время пересчитавшим ни мало ни много 230 разновидностей симметрии… Забавы ради можно было бы слепить башенки одинаковыми, наполнить пролог и эпилог одинаковым количеством слов, даже знаков… да ведь давно найдено, что легкая неуклюжесть только радует глаз, тогда как суровая стройность его угнетает.

Остановимся же на этой стадии и вмажем в башенку последние слова-кирпичи.

Ферсман упомянул о критике, которой однажды подверг его Федоров. Было это так. Шли они по улице, обсуждали ферсманскую статью, в которой тот пытался вывести довольно запутанную законосообразность минералов. Евграф Степанович нападал, автор как умел защищал свои доводы. Федоров раздражался, обрывал: «Сложно это, сложно…» Требовал: «Проще! Проще!» Наконец не выдержал, остановился и, сверкая черными глазами, закричал сердито:

— Природа любит простые целые числа!

Вот этими-то словами мы и закроем рассказ о беспокойном человеке, в конце жизни провозгласившем отказ от поисков личного счастья, но всю жизнь искавшем его; в конце жизни провозгласившем вредность защиты гениев, но всю жизнь сетовавшем на беззащитность и даже придумывавшем гонения на себя, чтобы беспокойней жилось; о человеке, всю жизнь преклонявшемся разуму и математике и так легко поддававшемся страстям.

Природа любит простые целые числа.

Одно целое солнце над нами, и восемь целых планет вокруг него. Одна у человека земля, одна мать и одна жизнь. И так хочется верить, что когда-нибудь обязательно люди научатся жить, возвышаясь разумом и предаваясь простым, цельным и здоровым страстям.

Москва — пос. Заветы Ильича

1970

ДАТЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ Е. С. ФЕДОРОВА

1853, 10 декабря — рождение Е. С. Федорова.