Евграф Федоров

Кто знает, быть может, оставив неразвитыми одни отделы памяти и сделав бездонными другие, природа заботилась об уравнении энергии и, используя все те же приемы совмещения и переноса, вершила гармонию гения и высшую симметрию. Ведь скоро-скоро, то есть буквально как только стукнет шестнадцать, Графочка произведет математическое открытие колоссальной важности, если, правда, к тому, что он сделает, подходит слово «открытие», в самом понятии которого подразумевается некоторая краткость, одноступенчатость, что ли; а то, что он произведет, слишком тяжеловесно, солидно и фолиантно.

Графчик подружился с некоторыми любознательными однокашниками. «Постепенно мы перешли к анатомии, философии, естествознанию и, наконец, к социальным наукам». (Вот тебе и полузакрытое заведение. Таков незавидный итог деятельности охранительных гимназических инстанций. Учащиеся переходят к философским и социологическим сочинениям!)

В эти же годы наш представитель много времени уделяет скрипке, находя ее в чем-то даже более сродни своему тревожно-романтическому настроению, чем фортепьяно. Учиться скрипичной игре, он начал еще до военной гимназии, в Анненском реформатском училище, славящемся среди петербуржцев уроками изящных искусств и музыки. В начальных классах музыку вел некто Отто Ригнес, неопрятный, маленький и сердитый выходец из Эстляндии; он же управлял училищным хором. Поговаривали, что метил когда-то в виртуозы и впервые в столицу приехал с концертами, но концертирования не выдержал долго; его сшибла нервная болезнь. Оправившись, пытался зарабатывать частными уроками и якобы вначале подвизался в весьма уважаемых домах. Ему отказали из-за его привычки не бриться по нескольку дней и кутать шею в длиннющий шарф, цвет и физическое состояние которого вызывали обмороки даже у закаленных горничных. Как бы там ни было, в Анненском он преподавал давно, к нему притерпелись, хор пел отлично, а надо сказать, что когда хор пел отлично, на желтом и маленьком лице Отто Ригнеса разливалось такое умиление и блаженство, что смягчались сердца самых ярых поборников чистоплотности и личной гигиены. «Ангелы на небесах поют», — несколько нескромно восклицал, отдирижировав, Отто Августович, сморкаясь в широченный платок примерно такого же цвета, что и шарф. И он не спешил утереть им слезы.

Графику недолго довелось посещать «Анненшуле»; мама отхлопотала ему (и остальным братьям) казенный счет в военной гимназии. Казалось, со скрипкой и с уроками эстляндца покончено, как вдруг однажды он ввалился собственной персоной в их квартиру на Песках. «Куда ви забраль мальчик? — кричал он, сжимая себе горло сквозь толстый шарф. — Он же даровит мальчик! Мы пойдем в Петр-Павел собор слюшать органист! Он должен слюшать фуга!» С трудом Юлия Герасимовна разобралась, кто он, зачем пожаловал и почему тянет сына на концерт органной музыки. В свою очередь, узнав, что Юлия Герасимовна уроженка Прибалтики, землячка, так сказать, из Вильно, да еще дочь вильнюсского прокурора Ботвинко («Ви? Ви девушк Ботвинко! Я сто раз видель ваш папаш!»), Отто Ригнес разволновался, поминутно вскакивал со стула, не находил слов и все время порывался оказать хозяйке какую-нибудь любезность: что-нибудь подать, подвинуть, принести. Правда, выяснилось, что в Вильно он был лишь проездом и сто раз видел совсем другого прокурора, не Ботвинко, но это не помешало ему ввиду преизбытка чувств объявить, что он не оставит своего маленького земляка, несмотря на его вынужденный уход из училища, будет развивать его талант и давать уроки, притом совершенно бесплатно. После этого мать и репетитор быстро сговорились о цене за уроки и днях занятий. Отто Августович деловито поднялся, торопливо поцеловал руку хозяйки и ушел.

Юлия Герасимовна, несколько оправившись от визита, зажглась энтузиазмом. Накупила скрипичной литературы; сидела на уроках и, если нужно было, подыгрывала на фортепьяно, не обращая внимания на желчные замечания экс-виртуоза.

И Графочка страстно увлекся скрипкой.

(Страсть не переборешь, она просто меняет обличья, шутят французы. Увлечение скрипкой не другое ли «обличье» математической страсти? С помощью всемогущих приемов переноса и совмещения доказать это не представляет труда. Все-таки будем осторожны. Вот-вот, ну буквально через одну-две главы он совершит математическое открытие… настолько, правда, тяжеловесное и громоздкое, что к нему и само это слово не подходит. А как только он это сделает, мы не замедлим его открытие разобрать.)

Итак, ему шестнадцать.

Еще даже нет шестнадцати. Пятнадцать с половиной.

Исхитрившись обмануть охранительные гимназические инстанции, он перешел к «анатомии, философии, естествознанию и, наконец, к социальным наукам». И вот зимою 1868 года он решает, что тратить время на то, чтобы закончить гимназию и получить аттестат, ему совершенно ни к чему. Из новомодной философии он прекрасно усвоил теорию экономии сил, порождающих искусство и науку, а также необходимость полезной деятельности и выработки рациональных решений.