Евгений Чудаков

О том, что истинный облик модели скрывается от конкурентов до ее массового поступления на рынок, русскому инженеру рассказали еще раньше.

— Хотите попробовать? — предложил директор. Через минуту Чудаков уже покачивался на сиденье «шевроле», идущего со скоростью 50 миль в час по шоссейному участку полигона. Рядом с ним неподвижно уставился на дорогу водитель — здоровенный угрюмый детина, словно отлитый вместе с сиденьем. Сзади — юркий клерк, почти мальчишка, с толстой тетрадью на коленях.

Участок гладкого шоссе резко оборвался, и машина с разбегу вылетела на «стиральную доску» — жесткий, ухабистый проселок. Еще через полмили вонзилась в огромную, явно искусственного происхождения лужу. Потом, поднатужившись, полезла на крутой подъем.

— Очень устаете? — спросил Чудаков своих спутников.

— Нормально, — ответил детина за рулем. А сидевший сзади клерк пояснил, хихикнув:

— Устаешь, когда без работы бегаешь с десятью центами в кармане. А на работе уставать некогда. Доллары капают.

Завершив круг, Чудаков вышел из машины к поджидавшему его директору. Про себя он отметил, что дорога на полигоне действительно чрезвычайно разнообразная, но одного вида покрытия явно недостает.

— Мистер Эрхард, — сказал Чудаков, — я восхищен четкой организацией испытаний и продуманным подбором участков дороги на вашем полигоне. Но жидкий проселок у вас все-таки отсутствует.

Директор не понял, о чем речь. Тогда Чудаков описал ему дорогу с глубокими рыхлыми колеями, покрытую на тридцать сантиметров жидкой грязью. И по таким дорогам, может быть, придется идти автомобилю. Поняв, о чем говорит русский, Эрхард уверенно возразил:

— Мистер Чудаков описывает пашню после дождя. Для поля мы делаем трактора. Автомобили проектируются для дороги. А дорог, как пашня, не бывает.

Евгений Алексеевич представил себе сотни верст размытых российских проселков, вязнущие в грязи телеги и автомобили, но разубеждать американца не стал. Как бы ему самому хотелось ошибаться!

Покидая вечером полигон, Чудаков заметил у дороги прежних мальчишек. Они поменялись ролями. Теперь те двое, в шляпах, были привязаны к столбу, а веснушчатый крикун, поддерживаемый долговязым медлительным парнем лет четырнадцати, по-видимому, тем самым Большим Биллом, злорадно скакал вокруг них, требуя доллар за то, что отпустит их «к мамочкам». Никто из американцев на мальчишек внимания не обратил.

Потом были новые поездки на заводы, в лаборатории, в конструкторские бюро. Чудаков научился фотографировать и теперь, как завзятый репортер, щелкал камерой, благо американцы в надежде на крупные заказы позволяли. Будни проходили в напряженной, захватывающей работе, почти ежедневно дающей новое, значительное и сулящей заманчивые плоды при перенесении ее результатов на родную почву. А воскресенья и редкие свободные вечера были заняты пикниками и коктейлями, которые начинались по-разному, но заканчивались всегда одинаково — длинными разговорами об автомобилях и автомобильной промышленности.

Только за три дня до отъезда, к стыду своему, вспомнил Евгений Алексеевич о том, что необходимо купить подарки родственникам и друзьям. Сказался больным. Как студент-прогульщик, улизнул из гостиницы и целый день ходил по магазинам. Занялся этим делом так же планомерно и тщательно, как до того изучением завода и лабораторий. К вечеру два чемодана были набиты подарками.

И вот снова вокруг океанский простор, а под ногами — мерно вибрирующая палуба. И снова в корабельном ресторане — пустующие стулья и нетронутые приборы побежденных морской болезнью попутчиков. Перед высадкой на берег Европы каждому пассажиру вручают сувенир — сумку, игрушку, платочек и прочую «мелкую галантерею» с названием парохода и туристической фирмы. Приятно. Оказывается, пароходная компания делает это не столько из любви к клиентам, сколько по трезвому расчету, чтобы не растащили «на сувениры» корабельную утварь. Мода на фирменные безделушки уже обошлась нескольким пароходным компаниям потерей половины столовых приборов, пепельниц, ручек, вешалок…

Наконец — Берлин. Поезд на Москву. Шумный, дымный, бестолковый и такой родной вагон-ресторан с нарпитовскими тарелками. Еще через двое суток — Москва. Жаркое, пыльное, веселое лето 1930-го. Белорусский вокзал. Не желая беспокоить своих, Евгений Алексеевич не давал телеграммы о приезде. Потому встречающих нет. Сдав багаж в камеру хранения, Чудаков налегке выходит на вокзальную площадь. Как непохожа она на вылизанные, выскобленные площади немецких городов, на гудящие долларовой озабоченностью серые площади Нью-Йорка и Детройта! Как мило и дорого все кругом, как тепло на душе от суеты отъезжающих и провожающих, улыбок розовощеких девушек в светлых платьях, веселых выкриков лоточников.

К вокзальным подъездам лихо подкатывают автодинозавры, которых уж не увидишь на Западе, и новенькие, вполне современные такси «рено». Толкутся, зазывая пассажиров, извозчики — тоже великая редкость для путешественника из Америки. Круглые афишные тумбы и газетные стенды пестрят объявлениями.