Евангелие лжецов (ЛП)

Он рассматривает масляную лампу из глины с голубой мозаикой из Тарниша. Ларек неподалеку продает спелые дыни, и там две женщины с покрытыми, как заведено приличиями, волосами обсуждают восстание в Иерусалеме в прошлый Пейсах. Нет никакой нужды обсуждать, но возвращение сезона и празднества дают повод разговорам. Одна женщина с желтым платком с обшитыми краями знает больше другой. Когда он приглядывается к ней, то, как ему кажется, он вспоминает, что она — сестра жены одного раввина, который присоединился к ним в последние недели. Похоже.

«Печально», говорит она, «что столько многим пришлось бежать. Или брать другие имена». Она называет нескольких прошлых знакомых, чьи лица она больше не ожидает увидеть никогда. Бывший сборщик налогов Маттисяху сбежал на юг, в Африку, молодой Иермеяху — в Египет, Таддаи — в Сирию. О других она ничего не слышала, а если и слышала, то лишь совсем неясные слухи. Он замирает, чтобы прислушаться. У нее — больше новостей, чем знал он о своих друзьях.

Женщина, кажется, хорошо информирована. И в какой-то момент она даже намекает, что кто-то из ее знакомых находится здесь в Кесарии, пишет и получает письма от разбежавшихся последователей. Он тоже слышал, что тут есть бунтовщики, потому что Кесария — римский город, столица региона, место пересечения торговых путей, и из-за этого — хорошее место для всевозможных заговоров. Но насколько малого добились они, если совсем неопасно для нее упоминать имя Иехошуа на рыночной площади. Никто не опасается тех, кто следовал за ним.

Женщина качает головой: «Еще столько много матерей не ведают, что сталось с их сыновьями. И Иехуда из Кериота мертв, конечно. Он бросился с крутой скалы на каменное поле. Или, как кто-то еще говорил, его сбросили». Она пожимает плечами.

«Где ты услышала это?» спрашивает он, не успев подумать, насколько мудрым было задавать подобный вопрос.

Женщина смотрит на него с любопытством. На нем тонкие одежды, лицо без бороды, волосы чисто подстрижены. Он не похож на того, кто стал бы их слушать. Они скромно потупились в землю.

«Я…» говорит он, «мне был интересен тот человек в одно время. Очень занятное учение».

Он хорошо выучил подобные выражения. Они легко приходят к нему на ум.

Женщина, у которой только что было столько много слухов, открывает и закрывает рот, но не произносит и звука.

Наконец, она говорит: «Лишь слухи, господин. Мой брат моряк, он рассказывает все эти истории. У нас нет ничего общего с предателями Кесаря».

Тон ее голоса — просящий.

Он кивает головой и улыбается, уводя свой взгляд от них в сторону. У него нет никакого интереса в том, чтобы пугать их.

Другая женщина тут же решает, какую дыню выбрать, и быстро покупает. Они уходят, пробормотав прощальные слова, глядя вниз. Сколько же в их других лоскутах новостей было прямой лжи или пересказов недослышанных историй?

Он вертит глиняный светильник рукой. Он представляет, как бросит его об пол, как разбрызгается масло, разнося расползающимся пятном по твердой земле запах. Через какое-то время до него доходит, что он вспоминает бутылочку благоуханий, разбитую о землю, и то, как комната задохнулась ее ароматом.

Ему хочется обдумать, что он только что услышал. Ничего из сказанного женщиной может быть правдой, или только частью правды, но если эта история ходит между тех, кто знал его друзей, возможно, пришло время перестать прятаться. Возможно, он должен найти их, рассказать им, что он жив, попытаться обьяснить себя.

Он медленно идет домой, выбирая путь подлиннее, к западу мимо порта. Корабли и лодки работают там неуставая. Даже по Субботам, даже в праздники, люди из пятидесяти стран грузят и разгружают корабли. Корзины со свежей рыбой, инжир с плодородных садов севера, масло и благовония из заморья, рулоны дорогих материй, красивые камни и драгоценности для женщин, даже серебряные зеркала и гребни из слоновой кости для тех, кто может позволить их купить. Кесария — богатая.

Порт — тоже одно из чудес света. Люди Херода возвели его в заливе за семь лет. Они трудились и по Субботам, и в седьмой год — год отдыха. Если бы такое происходило в Иерусалеме какой-нибудь проповедник уже прокричал бы толпе последователей, что порт был проклят, что все торговцы там заслужили вечный гнев Бога. Но здесь не Иерусалем, и работа продолжается.

Эта ли свобода, которой он искал так долго? Быть в таком месте, где каждый решает для себя: важны ли для тебя людские законы или нет. Римляне принесли эту свободу вместе со статуями своих, вечно спорящих между собой, богов, а он никогда не замечал ее.

Быть мертвым, размышляет он, это тоже своего рода свобода. Если он мертв — он улыбается от этой мысли — возможно, даже Богу стало все равно после этого.

Размышляя об этом, он обнаруживает, что ноги привели его к небольшому сирийскому храму какой-то их богини. Из тесного мраморного здания доносится звук горлового напева и негромкие ответные фразы молящихся.