Эва, дочь трактирщика

Наконец, опасная лестница была преодолена. Гриди свернула вправо, открыла дверь и вошла в комнату первой. Войдя внутрь следом за женщиной, Ева увидела решетчатое открытое окно, неудобную даже на вид кровать, сундук у стены, стол и стул; внимание девушки привлекли расшитые узорами полотна, развешанные на стенах. Подойдя к оной из стен, Ева пригляделась, разглядела в узорах животных и коснулась полотна пальцами.

— Какая красота, — прошептала она восхищенно.

— Ты сама вышила, — с гордостью сказала Гриди. — Руки у тебя золотые. Как и сердце.

Ева растерялась и почувствовала себя притворщицей, хотя вряд ли есть ее вина в том, что она сейчас здесь в теле старшей дочери Лэндвиков… Но Гриди ответа и не ждала: она подошла к столу, зажгла на нем свечу с помощью лампы, затем открыла сундук, вручила девушке рубашку на смену, взбила единственную подушку и «напомнила», что ночной горшок под кроватью.

— Мы спим в соседней комнате, — сказала Гриди потом, — и если тебе что-то понадобится или заболит снова голова, буди нас сразу, не стесняйся.

— Не заболит, спите спокойно, — заверила Ева. — И спасибо вам.

— За что? — печально спросила Лэндвик. — Пока боги позволяют нам жить на этом свете, мы с отцом всегда будем с тобой и никому не позволим тебя обидеть.

И Ева, как ни странно, почувствовала себя защищенной, хотя знает этих Лэндвиков всего ничего. Гриди захватила лампу, пожелала дочке покойной ночи и вышла из ее комнаты, прикрыв дверь.

Оставшись одна, Ева огляделась внимательнее, прошлась снова по комнате, глянула в окно на улицу – где-то вдалеке еще плыли какие-то огни, слышались отголоски разговоров, но в целом девушку поразили эти невероятные темнота и тишина: ни плясок ночных огней, ни визга шин… К запаху же, так отличающемуся от запаха казанских улиц, она уже притерпелась.

Ну и положение! Недавно легла спать у себя, а теперь приходится укладываться в другом мире в чужой кровати… и в чужом теле!

Ева вдруг запаниковала, начала расхаживать по комнате; если бы не скрипучий пол, она бы так и расхаживала, пока не устала или голова бы не закружилась. Сглотнув, девушка села на кровать, в самом деле оказавшуюся жесткой, заглушила панический приступ и сказала себе, что где бы она ни оказалась, страх не поможет. А вот трезвый взгляд на вещи – очень даже. Она, по крайней мере, под защитой семьи, ее кормят-поят, и кровать – вот она, собственная, хоть и жесткая. А остальное… остальное как-нибудь утрясется, уляжется, прояснится.

А может, она проснется вскоре и подивится этому причудливому сну…

Утром Ева проснулась в той же кровати и в том же теле; все косточки болели.

Чуда не произошло, она все еще здесь… Снова начал наползать страх и жуткие мысли о том, что же произошло. Она умерла и потому сюда переместилась или просто переместилась? Если последнее, то что же будет с Владом, с родителями? Как же Евин кот?

Почему это случилось с ней? Может, она исчерпала запас счастья, положенный человеку, и вселенная решила восстановить баланс, отправив ее в тело той, у которой был недостаток счастья?

— Ну ты и философ, — пробормотала себе под нос Ева, поднялась и застонала, ощутив легкую боль во всем теле. Вот так на жесткой кровати спать…

Кряхтя, Ева открыла окно, чтобы впустить свежего воздуха. Вместо свежести внутрь проникло нечто антонимичное, и девушка, поморщившись, отошла. Почему она, спрашивается, переселилась в такие условия? Если душа выбирает, куда перебраться, почему не выбрала холеное тело где-нибудь в королевском дворце?

Но и монахини-жрицы, и короли после пробуждения делают одно и то же… Ева нашла под кроватью ночной горшок, воспользовалась им, закрыла и задумалась, что делать дальше. В средние века в европейских городах, вроде бы, содержимое ночных горшков попросту выплескивали на улицы, но она цивилизованный человек и никогда на такое не пойдет. Быть может, есть какое-нибудь место, куда можно слить нечистоты? Надо будет спросить у «матери». Пока же Ева горшок оставила там же, откуда взяла – под кроватью – а сама заново оглядела комнату.

При свете дня она показалась ей похожей скорее на тюремную камеру, чем на комнату молодой девушки. Впрочем, молода ли Эва Лэндвик? Судя по возрасту родителей, старой она не может быть, но вот средних лет – вполне.

Вздохнув, Ева подошла к сундуку, откинула крышку и увидела несколько аккуратно сложенных ночных рубашек, которые с натяжкой можно назвать белыми. Под ними обнаружились два платья-близнеца из тонкой шерсти унылейшего грязно-серо-бежевого цвета, прицепная юбка того же ужасного цвета, рукава, тоже прицепные и тоже красотой не блещущие. Глубже хранились платки – и большие, теплые, и легкие, но одинаково несимпатичные.

Докопавшись до чулок и носков, а потом и до дна сундука, Ева замерла, и ей стало жаль Эву Лэндвик. Неужели это – вся ее одежда? Хотя, наверное, после того как Эву подрали кошки, она потеряла желание наряжаться, если оно вообще у нее было. Люди ведь разные – кому-то и жизнь не в радость, если не блистать в центре внимания, а кому-то это внимание наоборот нервы треплет.