Ева

Парни, конечно, обалдели от Евы, изо всех сил разыгрывали из себя мор­ских волков.

— Как мы вас в последней гонке надрали? — косился на Еву Саня.

— Да ладно, ваша лохань и ходить-то сама не может, — огрызался Олег. — Мотор врубили, а говорите, под парусами шли.

— У них в команде пять здоровенных лбов, — объяснял Саня. — Садятся на корме и дуют в тряпки. А то начинают тарелками грести.

— Какими тарелками? — стреляла глазищами Ева, сейчас они у нее были вдвое больше, чем в самолете.

— Обыкновенными тарелками, посудой. На море штиль, тряпки висят. Ихний капитан командует: «Помыть посуду!» Они хватают тарелки и гребут, как веслами. Все самые большие тарелки в магазине скупили.

Ева хохочет, Олег показывает Сане кулак, и машина чуть не вылетает на встречную полосу.

— Ты же не в море, — говорит Саня, как бы невзначай кладя на спинку сиденья руку и прикасаясь к плечу Евы. — Это в море вам все равно, в какую сторону идти.

— Мы будем на разных яхтах плавать? — не замечает Саниной руки Ева.

— На моей пойдем, — надувается Саня. — Я его матросом взял, для веса.

— Как для веса?

— А чтоб яхту откренивал. В хороший ветер яхта ложится на бок, а с дру­гой стороны свисает вот такой амбал, как Олежка. Во-первых, скорость уве­личивается, во-вторых, лодка не переворачивается.

Мощная шея Олежки багровеет. С Саниным языком никто не справится, я это хорошо знаю. Три года на соседних партах сидели.

— Значит, нас будет четверо? — спрашиваю я.

— Вечером еще один матрос подъедет. С тремя подругами.

— А ты, выходит, капитан?

— Разрешили один раз за румпель подержаться, теперь год будет кочев­ряжиться. — бурчит Олежка.

Ева оглядывается на меня и чмокает губами, будто целует. Она в своей тарелке, я не очень. Олег мужик ничего, сразу видно. Ну и Саня именно тот, которого я знал. Ехидина, свет не видел. Как он ладит с экипажем?

— Море, — говорит Саня.

Справа от дороги за соснами показывается вода. Пресная вода для меня не море, я равнодушно скольжу по ней взглядом. А Ева ахает, восторгается.

— Большое? — интересуюсь я.

— Сто девяносто пять километров до устья Припяти, — выпячивает грудь Саня. — И глубина порядочная.

— Цветет, — киваю я на полосы зеленых водорослей.

— Воду пить можно, — обижается Саня.

Яхт-клуб я определил по лесу мачт над водой.

Несколько человек возились у перевернутых лодок, трое несли мачту, один сидел на причале, по уши обмотанный парусами, не понять, то ли шил, то ли клеил.

Саня провел нас на яхту, галантно подав руку Еве и рявкнув на Олега. Заметно было, что он торопился быстрее убраться из яхт-клуба.

— На острова? — спросили нас с соседней яхты, когда мы отходили от причала.

Саня буркнул что-то невразумительное.

Ева красиво стояла в кокпите, держась рукой за гик.

— Вот это нельзя, — нахмурился Саня. — Порывчик налетит, стукнет гиком по башке — потом вылавливай из воды. В прошлом году одного так и не откачали.

Но Еву не больно испугаешь порывчиком. Тем более, когда на нее пялит­ся, пуская слюни, весь яхт-клуб.

— Володи-то нету, — говорю я. — Не получится фотография.

Ева дергает плечом и нехотя спускается в рубку. Ничего, яхт-клуб уже далеко.

Пока мы шли вдоль берега, Саня знакомил меня с фалами, шкотами, грот-парусом и стакселем, объяснял премудрости движения галсами. Яхта легко покачивалась на небольшой волне, послушно ложилась вправо и влево. Слепило солнце, ветерок срывал с гребней волн холодные брызги. Здесь было еще лето, на излете, но лето.

В условленном месте мы подошли к берегу, где уже улюлюкали матрос Вадим с тремя барышнями. Яхта отдала якорь метрах в пятнадцати от суши. Олег, Саня и Вадим перенесли девушек по воде на плечах. Я принимал их на яхте. Две ничего, легкие, а Санина заставила меня крякнуть.

— Марина, — улыбнулась она.

Белозубая, зеленоглазая, загорелая, волосы черные как смоль. Узкая талия и тяжелые бедра. Тяжелые не только в сравнении с остальными девушками, не говоря уж о Еве.

— Ее предки левантийские греки, — шепнул Саня.

Я понимающе кивнул.

Яхта взяла курс к островам, на которых, как я понимал, справилась уже не одна морская свадьба. А может, на этих островах никогда не кончался медо­вый месяц яхтсменов.

Ева в купальнике выбралась из рубки, села рядом со мной, далеко вытя­нув длинные ноги. Мужики как-то притихли, и ни одна из морских девиц не рискнула рядом с ней раздеться.

Я почувствовал на своем лице идиотскую ухмылку и сплюнул за борт.

— Класс! — потерлась щекой о мое плечо Ева. — Ты за меня не бойся, Витечка.

Странно, но и в самом деле я за нее не боялся.

Нос яхты мерно разрезал волну. Кричали, зависая над головами, чайки. Удаляющийся берег затягивало палевой дымкой.

Мы шли к островам.

3

На мель мы все-таки сели. Яхтсмены не переставая подначивали друг друга мелями, вспоминали их прошлогодние и позапрошлогодние, и мель просто обя­зана была возникнуть на нашем пути. Яхта шла вроде с малой скоростью, но ткнулась она килем в песок — я слетел с банки. Сверху шлепнулась Ева, крепко саданув меня коленом в бок. Вот и скажи теперь о девичьей воздушности.

— Жива? — потер я ребра.

— Нормально, — снова закинула ноги на рубку Ева.