это разве не инцест?

Вечером все окончательно расклеилось, и было не до Сэй-Сенагон. Мы собирали вещи, ехать нужно было уже послезавтра, и я бы с радостью отложила сборы до последней минуты, но Н. такого не любил. Мы упаковали подарки, его одежду, мою косметику, все остальное. Дело дошло до идеального праздничного наряда, над которым я думала почти неделю, и вот я гордо показала его Н., и тут-то и выяснилось, что мой лучший вариант – это тот, в котором я уже ездила на такой же ужин. Я уточнила, сделает ли это ситуацию хуже, если я все-таки остановлюсь на этих свитере и юбке, он твердо сказал, что да, сделает. Отчасти я его понимала и была согласна, но с другой стороны – мы познакомились не на том ужине, увлеклись друг другом тоже не там. Тогда он просто был отцом Н1 и совершенно меня не интересовал. Я задумалась, почему он вообще помнит мой наряд, и ожидала чего-то ну если не ужасно романтичного, то хоть сколько-нибудь, но в ответ получила то, что ему запомнилась не я, а кошмарный свитер. Признаюсь, это звучало как отличный повод для ссоры, из-за которой потом можно было бы никуда не ехать – чем дальше, тем меньше мне хотелось туда – но Н. на подходе разгадал мои намерения, и ничего не вышло. Мы не поссорились, но помирились, я заставила его выдать мне бесплатную стилистическую консультацию, милостиво согласилась на четвертый вариант из предложенных (просто чтобы подразнить, остальные мне тоже понравились), и на этом день кончился.

Перед сном я смотрела наши фотографии с Н1 с того ужина и очень хотела написать ей, спросить, как ей мой свитер, считала ли она его кошмарным – но не решилась.

Натта

Натта почти неделю металась между желанием позвонить ей и страшным, страшным нежеланием это делать. Вот и сейчас – вещи собраны, Карл ждет у машины, звонить маме и признавать, что она была права, – слишком унизительно, оставаться дома – глупо, и Натта могла бы хотеть самые разные вещи, самые, но хотела только позвонить ей, потребовать чего-то – извинений, или поддержки, или, может, посмеяться вместе над идиотской ситуацией.

– Я считаю, что смеяться над ситуацией тебе нужно со мной, – ласково сказал Карл, – требовать поддержку тоже у меня. С извинениями за те вещи я не помогу, но и звонить все-таки не советую.

Карл был прав – он вообще почти всегда был прав, и был хорош не столько этим, сколько тем, как никогда не кичился. Его стоило слушать, и Натта слушала – и все-таки металась, и хотела, и бог ты мой, им пришлось поменяться местами, потому что волнение достигло той степени, когда она не могла гарантировать хоть чью-нибудь безопасность, когда находилась за рулем. Ужасно.

– Строго говоря, нам не обязательно туда ехать, – в тысячный раз предложил Карл.

Правда, верно, можно было бы и не ехать, но вот ведь, в чем дело – Натте хотелось увидеть ее, поговорить, если дело пойдет хорошо, или поругаться, если – плохо. Чтобы там ни было раньше, как бы по-дурацки все ни обернулось, Натта скучала – иногда злилась на это, иногда стыдилась, расстраивалась – и скучала. Ну и, конечно, правдой было и другое – ей хотелось похвастаться Карлом, потому что кому бы не захотелось? Вряд ли были такие.

Они планировали приехать часам в шести, но все остальные на дороге тоже, должно быть, что-то планировали, и Натта с Карлом подъехали к дому, как раз когда на ее любимом месте встала по-мудацки кастомизированно лаймовая машина отца. Он вышел – вытек, как сонный, довольный кот, наружу. Карл ожидаемо отметил и машину, и какой шикарный мужик из нее вышел. Отец дошел до пассажирской двери, открыл ее, протянул руку – и рядом с ним так же вальяжно, чуть медленнее, чем двигались нормальные люди, появилась она.

– Вау. С ума сойти, – сказал Карл и сразу спросил: – это же ничего, что я так реагирую?

– Ничего, – честно ответила Натта, но не стала добавлять, что это было в верхних строчках раздражающих вещей – то как ее шикарный отец и ее шикарная бывшая круто выглядели вместе. Намного лучше, чем Натта хоть с кем-то из них. Впрочем, раздражало скорее по привычке, чем на самом деле, так что и думать об этом не стоило. О чем хотелось думать – как бы так вжаться в сиденье, чтобы они ее не заметили. Никак. Отец сразу увидел, подошел к двери, спокойно дождался, когда Натта опустит стекло, чмокнул ее в макушку поздоровался с Карлом, сказал, что сейчас перепаркуется.

– Мне быть с ним вежливым или как? – спросил Карл. Тут Натта окончательно поняла, что дело плохо, выскочила из машины и почти убежала за угол дома, на ходу ковыряясь в сумке в поисках сигарет – и, конечно же, столкнулась с ней. Она криво улыбнулась, приветственно махнула двумя пальцами, опасно выгнув ладонь, как она всегда делала, и в своей любимой манере начала разговор с середины предложения.

– … и я думаю, что это может оказаться не так уж кошмарно, верно?

Так странно – что Натта помнила о ее привычке вести воображаемые диалоги, а потом продолжать их с теми, кто оказывался рядом, и помнила о манере махать не рукой, а пальцами, и миллион других вещей.