Эта сука, серая мышь

– Программа «Жди меня» и я – ее ведущий Простокваша! – точь-в-точь как натуральный ток-мен протараторила она. – Вернее, просто Кваша…

Над этой белибердой они стали потешаться уже втроем. Одна я ничего не поняла.

Неужели это смешно? Да где у Дороховой глаза? Вот если бы меня кто-нибудь так любил!

Тут вылетела взбешенная Чижова.

– Знаешь, что сейчас мне сказал этот козел? – обратилась она к Оксанке, но, посмотрев на нас, осеклась. – Идем, покурим!

Курить в нашем офисе строжайше запрещено. Поэтому всем курильщикам (а курят у нас все, кроме меня и Олежки) приходится наслаждаться процессом на улице.

Девчонки утеплились, надев на плечи по куртке, и вышли за дверь. И только они это сделали, как с лестницы скатился разъяренный Талов. Я таким его еще отродясь не видела! Метнув в нас гневный взгляд, он слегка сбавил шаг:

– Что застыли? Почему не работает никто? Разгоню всех к чертовой матери!

«У-у, видать, Чижова наворотила дел!» – подумала я, поспешно утыкаясь в первый попавший каталог.

А Миша, быстро сообразив, где ему искать беглянку, чуть ли не ногой распахнул полуприкрытую дверь.

– Чижова! – гаркнул он. – Вы что себе позволяете? Я еще с вами не закончил!

– Да пошел ты! – послышался недовольный Иркин голос. – Я с сегодняшнего дня на вас не работаю!

– Правда? – почему-то очень обрадовался Миша и тоже исчез из поля зрения.

Через секунду вновь появилась Оксанка, юркнувшая назад с таким видом, будто была застукана за невероятно пакостным дельцем.

– Да-а, робяты! – вполголоса сказала она. – Страсти накаляются!

Все тут же стали закидывать ее вопросами: что, да как, да почему?.. Но она только отмахивалась:

– Да ладно вам! Чижову, что ли, не знаете? Прорвется! И прорвалась!

Они с Мишей вернулись через некоторое время, уже вполне миролюбиво обсуждая какую-то тему. Оксанка в тот момент как раз сидела у крокодилицы (как она называет за глаза Веронику). Упрашивала отпустить ее вместе со мной.

В общем все устроилось наилучшим образом. Страсти по Ирине улеглись. Крокодилица отпустила Дорохову на все четыре стороны. Да еще, в отличие от меня, не поставила никаких временных ограничений.

В ночь накануне отъезда мы сидели с Оксанкой в моей комнате и комплектовали вещи по разным пакетам.

– Так, термос и диски – в салон! – распределяла я. – Да! И прихвати еще вон ту подушку. Вдруг захочешь вздремнуть в дороге.

– Кто? Я?! Смеешься, что ли? Да мне впору с собой памперсы брать, а ты тут с какой-то подушкой!.. Эх, хорошо было бы прицепиться на тросу к рейсовому автобусу до Воронежа! – мечтательно сказала Оксанка.

– Да ладно тебе, зайчонок. Сама дотрясусь как-нибудь. Тем более что нам после Воронежа еще километров тридцать ехать. Мои ведь не в самом городе живут.

– А как там, кстати, мамина бабушка себя чувствует?

– Да так-то нормально. Не видит только совсем ничего. Лет десять назад хотя бы силуэты могла различать. Сейчас и этого нет.

Оксанка покачала головой:

– Как же так получилось, что она ослепла?

– Не знаю. Как-то ни с того, ни с сего. В один день померкло все перед глазами. Как будто свет выключили. А ведь она тогда, наверное, наша с тобой ровесница была.

– Вот ужас-то! Ты представь! В тридцать лет ослепнуть!.. Врагу не пожелаешь! – Оксанка суеверно перекрестилась.

– Чего это вы тут попритихли? А, девчат? – Папина бабушка возникла, как всегда, неожиданно; мы с Оксанкой едва не поседели. – Ложились бы уже. Вставать-то вон в какую рань! Матери-то нет, будить некому! Я ведь не слышу ни шута!

– Сейчас, бабуленька! Сейчас будем ложиться. – Мне хотелось упихать бабушку еще до того момента, как она начнет цепляться к Дороховой.

– А ты чего это, цыганка, сердитая такая? Сгорбилась вся…

– Да это я, баба Вера, не от сердитости сгорбилась.

– От чего ж еще?

– От рождения.

– Ишь, – усмехнулась бабушка, – от рождения! По мужикам надо было меньше таскаться!

Оксанка, вздохнув, закатила глаза.

– Иди, бабуленька, иди! Нам ложиться пора!

Я уже практически прихлопнула за бабушкой дверь. Но в зазоре нарисовался мысок ее тапка.

– Глядите мне! С дальнобойщиками никаких оладушек! А то понаволочете заразы!..

Выговорившись, старушка убрала из проема свою конечность, и я аккуратно притворила за ней.

– Олд бич! – тяжело и уже практически не шифруясь, бухнула Оксанка.

– Я все слышала! – донеслось до нас из прихожей. Дорохова обескуражено втянула голову.

– Вот тебе и ни шута!

Подъем в половине пятого утра дался мне легко. Чего нельзя сказать о моей подруге. Что я только не делала, как только ее не тормошила! В конечном счете взяла и с разбегу плюхнулась ей на загривок.

Только после этого Оксанка оторвала от подушки измятое лицо.

– Че? Война началась?

– Вставай, соня! Ехать пора!

– Встаю! – покорно кивнула Оксанка.

Пока она умывалась, я успела приготовить в дорогу кофе, залить его в термос. А также пометать на стол что бог послал.

Оксанка вышла посвежевшая, но все еще не полностью собранная: в джинсах и лифчике.

– Слушай, Поль, дай мне какую-нибудь майку! А то у меня свитер колючий до невозможности!