Читаем Эссе полностью

Эссе

Александр Крышталь , Андрей Анатольевич Куликов , Генри Валентайн Миллер , Михаил Задорнов , Эдвард Морган Форстер

Это — ввод в стихотворную речь словесной шелухи — не больше. Думается, что это — неправильная дорога, ошибочный путь.

Не всякая разговорная речь годится для закрепления ее в литературном слове.

Стихотворению «Физики и лирики» неожиданно придано в нашей литературной прессе значение некоей поэтической декларации принципиального характера. В этом случае можно было бы подумать, что Слуцкий не понимает природы своего ремесла. Величайшие открытия Ньютона не вызвали паники на поэтическом Олимпе того времени и не должны были вызвать. Поэзия и наука — это разные миры и разные дороги у поэтов и ученых. Человеческие сердца остались прежними — их так же трудно завоевать, как и во времена Шекспира. Надо написать хорошие стихи, настоящие стихи, лучше Кольцовских стихов[102] о сивке.

Ну, тащится, сивка,Пашней, десятиной.Выбелим железоО сырую землю…

Не просто написать строки лучше этих, хотя их «техническая отсталость» — в любом смысле вне всякого сомнения. Думается, что создатели космических ракет воспитывались вот такими технически отсталыми стихами — стихами Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Баратынского, Кольцова.

Наука не угрожает поэзии и никогда не угрожала… Поэзия и наука не бегают наперегонки. Трагедии Шекспира не превзойдены и через четыреста лет.

«Физики и лирики», конечно, не декларация. Стихотворение сказано в шутку, не всерьез.

1960-е гг.[77]

<p>Интонация Николая Ушакова</p>

Страсти споров о приоритете в 20-е годы горели ярким огнем. В спорах этих участвовали все литературные группы. Конструктивисты и лефовцы, «центрифуга»[103], переваловцы и рапповцы, ничевоки и пассеисты, имаженисты и будетляне. Страсти горели печатно и непечатно, вплоть до «задушения» оппонента по аввакумовскому образцу. На моих глазах Маяковский разорвал в клочья халтурную брошюрку вождя «оригиналистов-фразарей» Альвэка «Нахлебники Хлебникова» и бросил автору в лицо. Опасно было не только позаимствовать некие «Белые бивни», но и просто прикоснуться к чужой интонации. Асеева чуть не избили свои лефовцы за то, что он написал «Синие гусары», воспользовался чужим оружием — «тактовиком», изобретением Квятинского, ритмом, которым правоверным лефовцам пользоваться не полагалось.

Бывший «переваловец» Багрицкий, выступавший на всех вечерах от литературного Центра Конструктивистов, а также у себя дома в Кунцеве, читал, добавляя к своим стихам и «Синие гусары» Асеева, как важную идейно-художественную победу своей новой группы.

Тогда даже стихи Тихонова из «Орды» и «Браги» из-за киплингосских интонаций, сообщенных русскому читателю замечательной переводчицей Оношкевич-Яцыной[104], считались работой все же второго сорта по сравнению с почти звуковым чудом «Баллады о Черном принце», где асеевское перо достигло вершин, невиданных в русской поэзии.

Белые бивнибьютют,В шумную пенубушпритврыт.Кто говоритШтормВздор?Некогда длить спор!Видите, в пальцы вросТросТак что этот вопросПростМало ли видел матросГроз,Не покидал пост.

В поисках новых интонаций, новых возможностей русского стиха с головой ушел Кирсанов[105], самый одаренный «звуковик» тех времен, прямой предшественник и учитель Вознесенского.

И вот среди этого хора мастеров, ищущих страстно и многое нашедших, вдруг раздается спокойный голос, сказавший, доказавший и показавший, что сокровища русской лирики лежат буквально рядом, что можно создать новое, ценное почти из ничего, если за дело берется умелая рука мастера.

Петушок охрипи стонет.В чашкурукомойник бьет.Леди на свои ладонисмотрити не узнает.

Это «Леди Макбет» киевского русского поэта Николая Ушакова[106]. Я разберу конец этого превосходного стихотворения.

Никто, кроме Ушакова, даже в 20-е годы, обильные талантами, не мог написать:

Леди Макбет! Где патроны,Где револьвер боевой?Не по честному законуПоступили вы со мной.Что за револьвер?

Ведь в замке Дункана может быть только меч. Ну, боевой топор, бердыш какой-нибудь, но не револьвер.

Даже если это Леди Макбет Мценского уезда по Лескову. И то, там были колун или плотничий топор, но не револьвер. Но чувствуете именно в револьвере да еще с ударением по провинциальному, по мценскому на втором слоге слова револьвер, а не револьвер, как говорили в городах.

Но, конечно, это боевой наган, именно револьвер, а не пистолет, маузер или браунинг. Патроны тоже из нагана. Герой, наверно, крутнул ручку своего револьвера и не находит патрона.

То не вор в воротах, ледиНе хочу таится я, —то за намиледи,едетконная милиция.

Перейти на страницу: