В сталинское время, в черное время поднимались такие настоящие поэты, как Межиров[101], который отлично понимал долг поэта и старался выполнить этот долг — связать стихи с собственной жизнью. Трагедией Межирова было то, что ему пришлось расти в сталинское время, которое уродовало, мяло и душило души людей. Межиров много работал над переводами и в этом видел выход. После 53-го года, после ХХ съезда, Межиров сделал все, что мог — чтобы вернуться к творческой работе в «Ветровом стекле» — но вновь не встретил настоящей поддержки. Его «уход» в эстетизм, в «красивость» — в значительной степени реакция на невозможность сделать что-либо более существенное в творческом плане.
Межиров не одинок, конечно. Такая же судьба постигла и Бориса Слуцкого, Давида Самойлова… Можно и еще назвать некоторые фамилии.
н.1960-х гг.[75]
Александр Блок и Евгений Евтушенко
Совсем не в шутку написано стихотворение Евтушенко «Карьера» («Октябрь», № 9, 1959). Идея его — простая, богатством «корневых окончаний» стихотворение не отличается. Отличается он другим — непростительной неграмотностью, отсутствием исторических сведений, необходимых для поэта. Идейным центром стихотворения взят образ Галилея. Галилей — великий ученый, но он — не Джордано Бруно. Он не всходил на костер, он отказался от своих взглядов и дожил жизнь в довольстве и почете.
И был сам Галилей. Исторический Галилей — это приспособленец, человек слабой души.
Евтушенко надо бы знать хоть брехтовского «Галилея». Оплошность в трактовке образа Галилея — не единственная ошибка стихотворения.
Ньютон, Пастер и Лев Толстой — люди, во время своей жизни, пользовавшиеся симпатией всего человечества.
Никто не «покрывал грязью» ни Ньютона, ни Пастера. Отлучение от церкви Льва Толстого привлекло к писателю любовь и внимание новых сотен тысяч людей во всем мире.
И Ньютон, и Пастер, и Лев Толстой прижизненно получили полное признание своих идей, своих заслуг.
Что касается Шекспира, то ответить на вопрос о его «карьере» нельзя, ибо наукой до сих пор точно не установлено, кто был поэтом более чем неудачно. Евтушенко — поэт настоящий, одаренный. Надо бы ему посерьезней относиться к своей работе. Выходит, что имена Галилея, Толстого, Шекспира, Пастера, Ньютона привлечены поэтом для болтовни, для «культурного» багажа автора немудреного каламбура.
О том же самом когда-то размышлял и Блок. Он не написал стихотворения «Карьера». Блок высказался прозой — коротко и значительно: «У поэта нет карьеры. У поэта есть судьба».
Эта фраза Блока, в сравнении с идеями стихотворения Евтушенко «Карьера», указывает на разницу «уровней» поэтического мышления того или другого поэта. Хочется верить, что не навсегда.
Большой поэт — это обилие сведений, большая культура, обширное образование. Кроме таланта. И кроме судьбы.
кон. 1950-х гг.[76]
Опасения Бориса Слуцкого
Разговорный, живой язык — это литературный язык. Вечер в салоне Анны Павловны Шерер, записанный на магнитофон, не был бы похож на рассказ Толстого. Диалоги чеховских пьес — не стенограмма. Однако литературный язык идет вслед за живым языком, постоянно пополняясь, обогащаясь за счет первого.
Вся история русской поэзии — есть история ввода в поэтический язык житейской прозы, разговорного языка.
Это очень хорошо понимает Борис Слуцкий, настойчиво и сознательно вводящий в стихи элементы разговорной речи.
Однако вовсе не всякую разговорную речь нужно вводить в стихи. Разговорный язык перенасыщен всевозможными бесполезными словами, вроде — «значит», «конечно», «очень даже», «понимаешь», «вот», «стало быть». Если бы о каждом из нас можно было сказать: «говорит, как пишет», — насколько красочней, полновесней, ярче звучала бы наша речь, испорченная всякими «понимаешь».
«Говорит, как пишет» — это сказал Грибоедов. Писание — процесс физиологически гораздо более сложный, чем речь, живое слово. «Говорит, как пишет» — значит, говорит с отбором слов, экономно и веско. Это — противоположно словесной неряшливости, болтовне.
Борис Слуцкий не присматривается к тем словам разговорного уличного языка, которые он вводит в стихи.
…
…