Эссе 2003-2008

Взрослые герои «Бесов» (старыми их назвать у меня уже не поднимается рука) очаровательны своей беспомощностью. Кармазинов, в прозе которого «пищит в кустах русалка»; губернатор Лембке, мастерящий игрушечную «кирху с прихожанами»; Степан Трофимович, сочиняющий в глухой русской провинции «что-то из испанской истории»; все они - последняя надежда нашей парниковой цивилизации. Только они и защищают ее от нового поколения, которое Достоевский зовет «бесами». Кошмар в том, что не только это, но каждое следующее поколение кажется таким предыдущему. Трагедия - в провале педагогических претензий, в невозможности эстафеты. Наследство пропадает втуне, ибо нажитое отцами добро оказывается злом в руках (и умах) детей. Либералы становятся террористами, шестидесятники - постмодернистами, правдоискатели - «идущими вместе»…

Проверить Достоевского мне помог несчастный случай: я напечатался в одном молодежном журнале, выходящем (не по национальному признаку, а из экономии) в Бруклине.

- Смена растет, - с отцовской грустью сказал я себе, разворачивая бандероль со свежим номером.

Журнал открывал портрет его лучшего автора - девушки с тяжелой судьбой и челюстью. Поэма ее называлась решительно: «Стань раком».

- Метемпсихоз? - осторожно подумал я. - Оригинально: в этой жизни - человек, в той - членистоногое.

Раками, однако, в стихах не пахло. Даже о пиве ничего не было, но на встречу с подписчиками я все же пришел.

- Легко ли быть молодым? - усыплял я бдительность сакраментальным вопросом, жалея, что не задал его Подниексу еще тогда, когда латышский портвейн мешал нам обоим решить эту проблему.

Оглядев с кафедры собравшихся, я увидел то, чего ждал: молодежь с голодными глазами - в зале усердно жевали. (В Америке, где аппетит считают болезнью, все едят беспрерывно, как бактерии.)

- Что рассказать вам, молодые друзья? - спросил я, надеясь скрыть отвращение.

- Что-нибудь.

«Из испанской истории», - вспомнил я Степана Трофимовича - и стал объяснять про китайцев.

Трое ушли курить уже на Лао-цзы. Конфуций был немногим моложе, но его не дождались еще пятеро. Плюнув на подробности, я перескочил от дзен-буддизма к суши, опустив Камасутру, чтоб не составлять конкуренцию поэтессе с челюстью.

Запыхавшись от разбега, я поправил бесспорно лишний галстук и предложил задавать вопросы. Их не было.

- Давайте, коллеги, - малодушно соврал я, - обсудим, поспорим.

Наконец самый стеснительный не выдержал паузы:

- Скажите, пожалуйста, почему у вас очки на веревочке?

- Чтоб не падали, - ответил я, но бесы меня уже не слушали.

01.03.2004

КОГДА КИРКОРОВ ЗАВОЮЕТ АМЕРИКУ

Жалобы турка

- Народовластие! - напрямик, как Штурман Жорж у Булгакова, врезался в склоку потомственный гусар и профессор. - Когда четыре пятых горячо поддерживают президента, демократия санкционирует диктатуру.

- За Брежнева голосовали 99 процентов, но мы же не считали выборы гласом народа.

- И зря. Vox populi - vox dei, а человеку там делать нечего.

Наш диалог разворачивался в декорациях, максимально приближенных к отечественным. В этом северном штате течет Русская речка, стоит малолюдная Москва, здесь водились Солженицыны, боровики и слависты.

Последние встречались чаще всего, во всяком случае - мне. Местные их не отличают от остальных, беззлобно терпя чужие ритуалы. Что не так просто.

Зимой еще ничего, а летом слависты тучами слетаются на костры, чтобы до рассвета петь сталинские песни. Музыку знают все, но только самые непримиримые помнят слова. Привыкнув называть Россию «совдепией», они не признают перемен и никому - после Колчака - не верят. С молодежью у них нет ничего общего, кроме языка, конечно - английского. С русским - безнадежно. Если письмо начинается - «Уважаемый господин», его бросают, не читая («Так, - учил меня секретарь Бунина Андрей Седых, - пишут лакеям, к порядочному человеку обращаются - «многоуважаемый».) С литературой - не лучше. После Куприна все не в счет. Иногда, правда, исключение делается для Шолохова: все-таки - казак.

По понятным, увы, причинам их - удалых и хлебосольных - осталось немного. Но и уходят они с завидной решительностью. Один днем пригласил меня к ужину, а к вечеру умер.

- Где стол был яств, там гроб стоит, - твердо объявили домашние. Для покойного современником был скорее Державин, чем Евтушенко.

На место вымирающих приходит смена «ботающих по Дерриде». Они тоже поют сталинские песни, но не путаются только в припеве. Новую Россию они знают лучше, а любят ее еще меньше - по взаимности. Не покидавшие отечества коллеги не могут простить тем, кто на это решился, общего предмета занятий - родины.

Даже мне трудно не разделять негодования. Изучать Россию из-за границы - все равно что тушить пожар по переписке.

Отжатая от свинцовых мерзостей культура поступает за рубеж готовой к употреблению (в диссертацию). Этот дистиллированный продукт удобен в обращении, но кому-то ведь приходилось расплачиваться за его производство. Природным иностранцам еще можно забыть их университетский комфорт, но свои слишком хорошо знают, от чего они избавились.