Если нет

Некоторые дети, коллеги
и сетевые тролли,
Наполняющие ячейки
всемирного невода,
Интересуются, зачем человеку
свобода воли.
По-моему, в наши дни это стало
понятней некуда.

Думаю, род людской во всем подчинивши,
Господь попал бы в собственный же капкан.
«Бог умер», – написал бы Ницше.
«Не умер!» – возмутился бы Ватикан.

Мир, опутанный проводами
и телеграфными лентами,
Взорвался бы комментариями,
язвя, скорбя, грозя:
– Бог жив, но он работает с документами.
– Бог жив, но видеть его нельзя.

Хитрость явилась бы миру во всем сиянии,
Тупости тоже было бы много:
– Бог жив, но он в критическом состоянии.
– Мы молимся Богу о выздоровлении Бога.
Кто-то плясал бы от счастья: браво —
брависсимо!
В кои-то веки диктатор не при делах.
Другой бы цедил: «Он мертв, но сказать —
немыслимо.
Его место тут же займет Аллах».

Некоторые, сарказма не оценивши,
Потребовали бы скорей
Проверить, кто такой этот Ницше:
Может быть, еврей?
Прогнать поганым железом, имя забыть,
прошерстить учебники,
Яйца отрезать и запихать меж губ!
(Ницше давно скончался бы
в психлечебнице;
Возможно, они кастрировали бы труп.)

В преемники лез бы каждый десятый:
Рим, Пекин, Берлин, Москва.
Папа – немощный, сын – распятый…
Гуляй, братва!

Варианты: «Он мертв,
и все ему фиолетово».
«Наша фирма прямой визит к нему
предлагает».
«Будь он вправду жив,
ни за что не стерпел бы этого».
«Нет, он жив и лично мне помогает».
В мире кровавом, разорванном,
в блин раскатанном,
В мире, что сдался на милость
мерзейших морд,
Он провел бы весь век азиатским
таким диктатором
В унизительном состоянии
«ни жив ни мертв».

Вот почему нужна свобода воли.
Вот потому.
И если я от нее терплю и помру тем боле,
То я пойму.
Поэтому я и пишу таким разностопным,
Свободным таким стихом,
В состояньи таком бесплотном,
почти кислотном,
Как бы бухом.

«Но вот и дни последнего тепла…»