Если Небо Упадет

— Самолетики, — едва слышно, говорю я и почему-то улыбаюсь. Прикрываю руками глаза, облокачиваюсь о стену и смеюсь. Громко, нервно. Откидываю назад голову, улавливаю вдалеке очередной раскат грома и повторяю, — самолетики!

На меня вдруг сваливается простейшая истина: я могу сотни раз думать о том, как сложна моя жизнь, и как просто было бы покончить с собой. Я могу сотни раз разбивать свое сердце, ломать свои чувства, крушить свои мечты. Я могу испытывать дикую боль, раз за разом, день от дня, могу помнить о маме, о папе, скучать по Диме, сходить с ума и сетовать, жаловаться, кричать, вопить. Я могу делать все это! Все! И лишь одно под запретом.

— Небо уже упало, Мира, — сообщаю я себе и вспоминаю кривые губы Димы. Качаю головой, обнимаю себя за туловище и ощущаю, как улыбка превращается в гримасу горечи, — мы уже на небе. Мы уже там! Тебе некуда спешить, Мира. Ты сильная.

Господи. Это было бы так нечестно по отношению к родителям, к Диме, черт подери. Неужели этот парень просто так появился в моей жизни? Неужели его поступки, его слова — лишь тупая бессмыслица? Я не покончу с собой, нет. Я не сделаю этого хотя бы потому, что Дима научил меня бороться. Как тот ребенок, получивший на день рождения трехногого пса, я сначала не понимала, зачем же мне вообще был нужен этот странный подарок, в виде высокого, худощавого парня с гетерохромией радужной оболочки. Но на самом деле, я просто впитывала в себя его умение сражаться, его умение быть счастливым даже тогда, когда счастья и вовсе не было рядом. Я попросту перенимала его спасительный талант жить в иллюзиях, которые, черт подери, но бывают полезны, которые действительно помогают, делают мир светлее, лучше. И я выздоровела. Мне больше не нужно думать о смерти, чтобы смириться с болью. Теперь я буду думать о жизни, и, что-то мне подсказывает, что этот метод куда эффективней.

Падают первые капли дождя.

Я смотрю на них, медленно дышу и осознаю, как сильно хочу вновь увидеть Диму. Поднимаю взгляд вверх: небо серое. Почти черное. Ночью звезд опять не будет видно.

— Значит, выдумаю.

Рано или поздно заканчивается каждая история. Герои выносят для себя урок, обещают стать лучше и исчезают в черном экране телевизора. Я осознала свои ошибки, приняла тот факт, что боль неизбежна, и она не должна побуждать меня совершать то, что обратить невозможно. И стоило бы поставить точку. Прямо сейчас, сказав, что я справлюсь, вырасту, стану мудрей и навсегда забуду о том, что со мной случилось. Но я не сделаю ничего из вышесказанного. Не смогу попросту. Я лучше воспользуюсь отличной фразой, отличного человека. Он сказал: все сводится к чувствам. И он был чертовски прав. Сейчас я пойду домой и постараюсь выжить, но ничто не запретит мне думать и мечтать. Мечтать о нем. Ничто не вечно? Чувства — вот, что питает нас. И угнетает порой. Главное, применить их в нужном направлении. В правильном соотношении и в моей ситуации данное ощущение называется просто, и думаю, именно оно поможет дышать мне оставшиеся долгие, трудные дни.

Надежда.

Спустя полтора месяца

— Поздравляю, — Александр Викторович встает из-за стола, подходит ко мне и сжимает в своих объятиях крепко-крепко. — Ты справилась, Мира.

— Да, представляете, декан проверил результаты моих контрольных экзаменов и на удивление позволил восстановиться! Я так этому рада.

— Уже сказала крестной?

— Конечно, — смущенно поправляю все еще короткие волосы и поджимаю плечи, — она пообещала вырваться в начале сентября. Посмотрит по ситуации.

Доктор улыбается, и я тоже растягиваю губы. Думаю, он счастлив видеть меня в таком приподнятом настроении. После стольких сеансов, полных горьких писем, слез, истерик, наконец, просвет. Признаться, я порядком потрепала Александру Викторовичу нервы, так что данное улучшение дорогого стоит.

Мы попрощаемся, но я обещаю прийти в пятницу. Теперь походы к психиатру я воспринимаю немного проще: мне не вправляют мозги, а дают возможность понять себя, что, конечно, безумно сложно, когда в голове полный кавардак. Но я стараюсь. Стараюсь справиться с пузырями. Они лопаются все так же часто, и было бы лицемерием заверить в абсолютном излечении от паники, от страха одиночества и боли. Однако прямо сейчас я чувствую себя отлично. Не знаю, что сильнее поддерживает во мне жизнь: надежда или упорное проживание в мире иллюзорных мечтаний. Доктор говорит — это разные вещи. Как по мне — одно и то же.

Я выхожу на улицу, думая о родителях. Они бы гордились той девушкой, которой я стала. Ну, или, по крайней мере, пытаюсь стать. Мама бы, конечно, не смогла просто взять да похвалить меня, порадоваться. Она бы обязательно потребовала большего, указала бы на недочеты и ошибки, но в глубине души, уверена, она бы все-таки улыбнулась. А папа — он бы просто сказал: молодец, так держать.