Если небо молчит

Девушка ухватилась за крепежные скобы под днищем кровати, нащупала рычаг трансформера и рванула его на себя. Нижняя часть койки резко опустилась вниз, и врач, потеряв равновесие, соскользнул коленом с бортика и выпустил свою жертву. Маргарита упала на пол, больно ударившись локтями, но тут же вскочила на ноги и сделала дикий прыжок в сторону двери. Журналов бросился ей наперерез. Она увернулась от него, свалив ширму, дернулась влево, вправо и замерла у стены, обреченно опустив плечи и зажмурившись в ожидании удара.

Доктор, однако, не спешил. Он обдумывал, как ужесточить расправу и продлить себе удовольствие. Теперь, когда Маргарита была в его руках, можно было подойти к наказанию творчески и с фантазией.

Девушка уже не кричала. Она лишь стучала зубами, как в ознобе, и судорожно всхлипывала. Евгений Игоревич стоял перед ней, тяжело дыша, – окровавленный, поцарапанный, в разодранной рубахе, без штанов, с безвольно свисающим, сморщенным пенисом – и плотоядно скалился.

– Попалась, сучонка… Сейчас мы доиграем в игру, удачно тобой придуманную… С респиратором и связанными ручками… А потом… Потом я решу, на сколько частей тебя резать.

– За что вы убили Струковского? – хрипло спросила Маргарита. – И зачем разбили мою фотографию?

– Ты опять бредишь, стерва? – беззлобно ухмыльнулся он. – Совсем головка тю-тю… И чего ты так переполошилась? Я и не думал тебя убивать. Просто разозлился сильно. Но ты сама виновата, дурочка. То соблазняешь, то дерешься. – Журналов вытер рубашкой нос, из которого все еще шла кровь. – Но теперь уж – извини – не отвертишься. Позабавимся как следует, и тогда – свободна.

– Ладно, – вдруг согласилась медсестра. – Только давайте обойдемся без респиратора, Евгений Игоревич.

Тот расплылся в широкой улыбке.

– Можно, конечно, без респиратора. Но тогда придумай что-то другое. Чтобы дух захватывало. Ты ведь мастачка…

– Дух захватит обязательно, – пообещала Маргарита.

– И что будет вместо респиратора?

– Ножницы…

– Что? – не понял Журналов. – Какие еще…

Он не заметил маленького столика для лекарственных препаратов за ее спиной. И никогда не обращал внимания на то, чем обычно дежурные медсестры разрезают большие пластиковые упаковки с бутылочками для инъекций. Поэтому все произошедшее в следующее мгновение явилось для него полной неожиданностью. И прежде чем завизжать от ужаса и боли, он успел удивиться, как ножницы, которым действительно взяться было неоткуда, вдруг оказались у него в паху, нелепо торчащие колечками вниз.

Журналов рухнул на колени прямо в кровавую лужу, образовавшуюся на полу, простирая руки к медсестре то ли за помощью, то ли за сочувствием.

Та рванулась к выходу, распахнула дверь и, сообразив в панике, что не может в таком виде выскочить в коридор, вернулась, сделала хаотичный круг по палате в поисках своих вещей, обнаружила их сваленными в кучу под кроватью, схватила в охапку и уже без колебаний бросилась вон.

Она бежала по рассветным улицам, глотая слезы и задыхаясь от ужаса, омерзения, отчаяния и боли. Ей казалось, еще мгновение, и она лишится чувств, упадет замертво на свежевымытый мокрый асфальт, и это будет уже настоящий, взаправдашний, не из сна и не из болезненных видений, конец. Перед глазами все плыло и раскачивалось, а голова гудела то ли от пережитых страданий, то ли от кавинтона. Босоножки стучали по тротуару, а сердце словно догоняло их: «тук-тук-тук-тук».

Небо начинало светлеть. В оконных стеклах заискрились первые проблески солнца. Посвежевшая за ночь листва весело отряхивалась от сна, а где-то высоко в небе по-утреннему гулко постанывали электропровода.

На углу остановился автобус. В этот ранний час он был пустой. Сонный водитель позевывал за рулем и ежился, отгоняя дремоту. Маргарита с разбега влетела в салон и рявкнула не своим, сиплым голосом:

– Поехали! Ну!

– Не запрягала, – проворчал водитель, бросив на нее опасливый взгляд в зеркало и нехотя включил передачу. – Нукает еще…

Совсем рассвело, когда Маргарита, спрыгнув со ступеньки ЛИАЗа, притормозившего у одинокого столба с табличкой «23-й километр», быстрым шагом двинулась по проселочной дороге к дому. По левой руке, сколь хватало взгляда, колыхались травы, тяжелые от росы, по правой – угрюмо молчал лес, проглотивший сбежавшую ночь.