Если есть рай

Я замерзла и поднялась обратно в гостиницу. Лампочка мигала на телефоне, я подняла трубку в темноте и прослушала сообщение. Варгиз ухитрился украдкой позвонить и второпях прошептать в трубку, что жена уедет уже завтра вечером, он отвезет их на такси в аэропорт, а потом придет сразу ко мне в гостиницу, или – пусть я приду к нему в общежитие. Он извинялся, что не рассказал мне о том, что в Дели у него жена и ребенок; он ничего не говорил, потому что отношения с женой очень плохие, до такой степени, что он хочет развестись. Их совместная жизнь была обречена с самого начала, жена каждую секунду подозревала его в неверности – стоило зазвонить его телефону, или если он отворачивался, чтобы написать мейл, или задерживался на работе – хотя до прошлого лета Варгиз ни разу не изменял ей (а потом решил: все, баста, будь что будет). Каждый раз, когда он молчал, она обвиняла его, что он фантазирует о недавно встреченной женщине, об официантке, о секретарше, о продавщице, каждая женщина была соперницей и угрозой для жены Варгиза, которая так боялась его потерять, что начинала его ненавидеть.

Преграда, возникшая между нами, как будто распаляла его. Я подумала, что если преграды его распаляют, то их отсутствие погасит его пыл; он будет рад, когда я приду к нему, но потом попросит уйти около полуночи, потому что ему надо работать, или побыть одному, или справиться с головной болью. Я могла бы провести последние два дня, гуляя по городу в одиночестве, без того чтобы меня зазывали куда-то и выгоняли откуда-то. Я могла забыть о Варгизе, как будто никогда его и не встречала. Варгиз что-то расшатывает и разрушает в моей душе, заставляет вспомнить о чем-то, о чем я не хочу вспоминать.

Мне не сиделось в гостинице, я поддела свитер под куртку и вышла. Ночная улица опоясывала холм и выводила на огромную площадь, когда-то Московскую, теперь переименованную. Площадь была безлюдна, трамваи и автобусы спали где-то в депо, пустое здание бывшего почтамта смотрело на площадь темными окнами, напротив возносился торговый центр из стекла и бетона, двое бездомных спали, положив под спины расплющенные картонные коробки. На стене висел огромный плакат, на нем усатый мужчина в плаще поднимал пистолет рядом с цитатой из Александра Гроссшмида: Нет, нет, никогда, или Русские, идите домой.

Возьмем тогдашнего – в пятьдесят шестом – председателя совета министров этой страны. 27 октября он примкнул к повстанцам, а через неделю в город вошли советские войска. Он жил в СССР в тридцатые годы, он даже, увы, сотрудничал с НКВД, он хорошо знал, чем кончаются такие попытки, он знал, что советские танки могут в мгновение ока докатиться до центра Европы. С повстанцами он стоял на разных идеологических позициях, он был убежденным коммунистом, сидел в тюрьме за убеждения, воевал в Красной армии. Повстанцы должны были казаться ему предателями, отщепенцами, буржуями, фашистами: мальчишки с камнями, дядьки с винтовками. Многие не признавали его власти, у повстанцев были свои вожди, намного более радикальные, и освобожденный кардинал тоже был против него. Председатель совета министров должен был выбрать, с кем он: с повстанцами или с Советской властью.

И все же он примыкает к повстанцам, хотя не может не знать, что, когда русские введут в город войска, его арестуют и расстреляют. Неизвестно, в какой момент это произошло – может быть, когда он шнуровал ботинки, или садился в машину, или откашливался перед тем, как объявить о своем решении, – но вера председателя совета министров одержала победу над знанием председателя совета министров. Он знал, что повстанцы обречены на поражение, а он сам – на гибель. Но верил, что выживет сам и что восстание победит.

В гостинице меня опять ждало мерцающее сообщение от Варгиза. Ему не терпелось меня увидеть. Он просил, чтобы я пришла завтра к нему в восемь вечера. Мы можем приготовить ужин вместе, сказал он. Он даже спрашивал, что купить по дороге. А жена, хотела я спросить, ты целуешь ее или нет? Ты с ней спишь? Ты думаешь обо мне или ты думаешь о ней? Или уже о какой-нибудь третьей, не имеющей ни к ней, ни ко мне отношения, о вахтерше в здании, об официантке в кафе, о сотруднице библиотеки, куда ты ходишь за книжками?

Я буду молиться святому апостолу Фоме, основателю Сиро-Малабарской церкви, чтобы он остановил тебя, Варгиз, когда ты захочешь прикоснуться к своей жене, чтобы он отвратил твои мысли от вахтерши и от официантки, чтобы он сделал меня единственным объектом твоего желания, единственной целью твоей любви.

Как когда-то молилась – не Фоме, а неизвестно кому, – чтобы Юлик не заметил мое предательство.

После того как вышла статья о поездке в Венгрию, я замечала на себе иногда его взгляд. Я могла увидеть Юлика краем глаза, слегка повернув голову, он сидел за четвертой партой, в среднем ряду. Когда наши глаза встречались, он отворачивался.