Если есть рай

Я не знала, стоит идти или нет, но все же пошла, я нашла нужный дом – старый, двухэтажный, деревянный дом – и поднялась по лестнице. Я опоздала, человек восемь уже сидели на застекленной веранде и говорили наперебой, так что я не смогла ни представиться, ни узнать их имен. С веранды можно было видеть комнату, стол из темного дерева, букет фиалок в вазе, диван с гнутыми ножками, подсвечники. В собравшихся здесь женщинах было что-то ведьминское, длинноволосое, с кольцами на каждом пальце и мерцающей улыбкой в углах губ. Мужчины казались, наоборот, жалкими и заброшенными, в старых свитерах с пятнами от еды, с волосами, забранными в жидкий хвостик на лысеющей макушке, с нечесаной бородой. Кроме одного, который был гладко выбрит, не только лицо, но и голова его была выбрита наголо, а из-под рукава его майки выглядывала татуировка химической формулы на мускулистом – слишком мускулистом – предплечье. Он либо днюет и ночует в спортзале, либо принимает стероиды, либо и то и другое, подумала я, не в силах отвести взгляд. Он, в свою очередь, поднял на меня глаза, но тут же опустил их. Один из мужчин рассказывал, как стоял в очереди за сигаретами и вдруг почувствовал, как в его фургоне кого-то убивают. Он жил тогда в прицепе-фургоне, у него не было постоянного адреса, объяснил он, потому что в те годы он слишком любил свободу. Он почувствовал – не увидел, не подумал, а именно почувствовал, это трудно передать словами, – что кого-то убивают в его фургоне, поэтому выбежал из магазина, не дождавшись своей очереди, и побежал на стоянку прицепов-фургонов. Он обошел свое передвижное жилище, прислушиваясь, не шебуршится ли кто внутри, но все было тихо, он залез внутрь и осмотрел салон, там никого не было, ни преступников, ни жертв, он вздохнул с облегчением и лег спать. Но всю ночь спал плохо, «давило что-то на грудь», и утром, когда готовил себе завтрак на переносной плитке («я всегда по утрам жарю омлет с беконом»), он задел ногой коврик на полу, и там было что-то темное, он присел на корточки и потер пятно, это было пятно запекшейся крови. Он мог бы поклясться, что этого пятна не было, когда он покупал фургон, он внимательно осматривал как внешнюю часть фургона, так и салон, он знал, что надо держать ухо востро, когда покупаешь подержанный прицеп, и потом сам купил коврик с надписью «Нет ничего лучше путешествий» и положил его на пол. Спрашивается, воскликнул мужчина, каким образом мое сознание оказалось способно не только почувствовать то, что когда-то произошло в этом фургоне, но и материализовать следы его, давно стертые? Или, может быть, – и от этого ему становится страшно, сказал мужчина – это вовсе не прошлое, а будущее он увидел умственным взором, когда стоял в очереди за сигаретами? Само собой, он избавился от фургона, продал его по дешевке как можно быстрее. А в полицию заявили, спросила одна из женщин. А что я скажу в полиции, мое сознание, мол, манифестирует загадочные вещи, сказал мужчина, да они только подняли бы меня на смех.

Я почувствовала, что лысый, с татуировкой, от которого я не могла отвести взгляд, хотел сказать «и правильно сделали бы», но сдержался. На его лице была усмешка: то ли он не поверил ни одному слову, то ли просто не любил тех, кто живет в фургонах, и действительно, позже я узнала, что он не любил обитателей мобильных домов, считая их отбросами человечества, что было забавно, учитывая, что сам он спал на раскладушке в лаборатории. Мужчина заметил презрение на лице татуированного гостя и обиженно поджал губы.

Бледная женщина сказала, что в детстве думала: все люди – продукт ее воображения, лишь только у нее есть «я», есть что-то внутри. Вам тоже так казалось, спросила она у других, и все закивали, а Малкин сказал: это называется солипсизм, он поднял с пола бутылку вина и плеснул себе в пластмассовый стаканчик. Солипсическая женщина кивнула обиженным кивком, ей было неприятно, что Малкин бросил это слово как что-то всем известное, о чем не стоило говорить. Запах перебродившего винограда ударил мне в ноздри, я тоже хотела рассказать что-нибудь о моем сознании, но ничего не приходило в голову, кроме того утра, когда я проснулась, выкрикивая имя Гротендик! Гротендик! и думала несколько секунд после пробуждения, что смысл жизни заключается то ли в подражании, то ли в существовании математика с этим именем.