Если бы мы были злодеями

– Верно. Когда мы на сцене, то играем персонажа, но лишь на пятьдесят процентов. Остальное – мы сами, однако нам страшно показать людям, каковы мы на самом деле. Когда я работала с Пэтси Роденберг, она учила нас, что мир Шекспира – это мир, в котором «страсти привлекательны». Как часто мы боимся выглядеть нелепыми и не демонстрируем силу наших эмоций? Но ты не можешь хорошо работать, если боишься или прячешься.

Я вспомнил, что читал нечто подобное в учебнике по устной речи за второй год «Право говорить» Роденберг.

Внезапно Гвендолин хлопнула в ладоши, заставив некоторых из нас вздрогнуть.

– Итак! – воскликнула она. – Мы изгоняем страх, начиная с сегодняшнего дня. Мы вытащим наше уродство и поместим его на открытое пространство, где изучим его. Никому не удастся спрятаться. Кто первый?

Несколько мгновений мы сидели в потрясенном молчании, пока Мередит не ответила храбро:

– Я.

– Идеально, – произнесла Гвендолин. – Встань.

Пока Мередит поднималась, остальные принялись отползать дальше, расширяя круг, чтобы дать ей место.

– Не двигайтесь! – приказала Гвендолин. – Сейчас мы останемся здесь, и мы будем близкими, уязвимыми и бесстрашными.

Я с беспокойством смотрел на Мередит. Она склонила голову в одну сторону, затем в другую, перекинула волосы через плечо и легонько встряхнула руками – ее обычный способ сосредоточиться. У каждого из нас имелся свой метод, но мало кто мог сделать это настолько непринужденно.

– Мередит, – сказала Гвендолин, улыбаясь. – Наша морская свинка. Дыши.

В течение минуты мы смотрели, как Мередит дышит – глаза закрыты, рот приоткрыт. Она тихонько покачивалась, словно под дуновением ветерка. Зрелище оказалось странно успокаивающим и даже чувственным.

– Ты готова? – спросила Гвендолин наконец.

Мередит кивнула и открыла глаза.

– Славно. Давай начнем с чего-нибудь простого. Что ты считаешь своей наиболее сильной актерской стороной?

Мередит, обычно такая уверенная, помедлила.

– Твоя самая сильная сторона… – Гвендолин.

– Я полагаю… – Мередит.

– Никаких предположений. Твоя самая сильная сторона? – Гвендолин.

– Я думаю… – Мередит.

– Я не хочу слушать, что ты думаешь, а хочу услышать, что ты знаешь. Мне плевать, прозвучит ли это заносчиво или нет. Мне важно, в чем ты хороша как актер, и ты должна сказать это вслух. Твоя самая сильная сторона? – Гвендолин.

– Я материальна! – громко объявила Мередит. – Я чувствую все своим телом, и я не боюсь его использовать.

– Возможно. Однако ты боишься сказать, что имеешь в виду на самом деле! – Преподавательница почти кричала.

Я переводил взгляд с Мередит на Гвендолин, встревоженный слишком быстрым развитием событий. На противоположной стороне круга Филиппа и Александр беспокойно склонились друг к другу, а Ричард напряженно смотрел на свою подружку.

– Ты ходишь вокруг на цыпочках, потому что мы сидим и глазеем на тебя, – продолжала Гвендолин. – А теперь покончим с этим. Давай.

Мередит, стиснув зубы и сжав кулаки, бросила на Гвендолин разъяренный взгляд.

– У меня потрясающее тело, – сказала она. – И я чертовски усердно работаю над ним. Я любуюсь им, и мне нравится, когда на меня смотрят люди. Вот что делает меня притягательной.

– Ты чертовски права. – Гвендолин уставилась на Мередит и усмехнулась, как Чеширский Кот. – Ты красивая девушка. Я бы убила за такое тело. Звучит стервозно, но знаешь что?.. Твои слова – чистейшая правда. – И она ткнула в нее пальцем. – Боже, это действительно искренность!

Щеки Мередит полыхнули румянцем. Ричард смотрел на нее так, будто хотел прямо здесь сорвать с нее одежду.

Зато я и не знал, куда мне смотреть.

Мередит кивнула и дернулась, чтобы сесть.

– О нет, – сказала Гвендолин. – Мы с тобой еще не закончили. – Мередит застыла. – Мы услышали про твою сильную сторону. Теперь расскажи о слабой. Чего ты больше всего боишься?

Девушка яростно взглянула на Гвендолин, которая, к моему изумлению, резко замолчала. Остальные ерзали на полу и таращились на Мередит со смесью сочувствия, восхищения и смущения.

– У каждого есть слабости, Мередит, – заявила Гвендолин твердо, но тихо. – Даже у тебя. Самое сильное, что ты можешь сделать, признать это. Мы ждем.

В последующей мучительной тишине Мередит оставалась неподвижна, на ее шее дергалась жилка, глаза горели кислотно-зеленым огнем. Я почувствовал, что краска заливает мое лицо, и боролся с желанием крикнуть ей, чтобы она, мать ее, просто сказала что-нибудь.

– Я боюсь, – медленно начала она после паузы, которая, казалось, тянулась год, – что я скорее красива, нежели талантлива или умна, и поэтому никто не будет принимать меня всерьез. Как актрису и как личность.

Снова наступила звенящая тишина. Мередит не шелохнулась, она стояла с вызывающим и оскорбленным видом. Она была так беззащитна, что наблюдать за ней казалось неприличным и попросту невежливым. Я заставил себя опустить взгляд и украдкой изучил остальных.