Если бы я не был русским

Краски создаваемого полотна густы и плотны, сатира достаточно зла… Но ведь многое из всего нарисованного продолжает существовать ныне, хотя видится нами в навязанных средствами массовой информации более светлых тонах. В первом варианте эпилога Юрий Морозов делает интересные, угадавшие будущее выводы: «Литература перестала быть искусством и превратилась в разнообразный инструмент… Если бы я не был русским, да Серафим оказался не столь ярко выраженным славянином, да господам народным манипуляторам быть бы чуть-чуть поевреистей, что ли, книга наша получилась бы не столь бредовой, и глядишь, продавалась бы не хуже прочих…», но тогда «ушёл бы Серафим из моей памяти в другое измерение, а так не уходит. Мы ведь с ним привыкли друг к другу, я к нему — мученику, он ко мне — мучителю». Серафим — мученик, а окружает его вечный бред. Помимо мучений обычными человеческими страстями, душа его отторгает и ту долю признания его таланта, которую приняло «то» общество. И порою читателю, может быть, непонятны эти муки Серафима: «Когда я в очередной, бессчётный раз пью кофе, омерзительный напиток, освящённый пятью поколениями неврастеников, я в бессчётный раз ощущаю бессмыслие своего существования». «Может быть, я выживу. Другое дело — для чего?» «Жизнь — это болезнь, которая, к счастью, легко излечима». Есть доля шопенгауэровского пессимизма, но лишь доля, потому что большая часть ситуаций и образов комичны.

Чего только стоят «Сарказмы» и рассказ «Володька-глухой» (произведения Серафима Бредовского). По стилистике они в чём-то напоминают Хармса, отличаясь мастерством зарисовок, остроумием, удивляя и заставляя по-новому посмотреть на привычные вещи.

«Я ловлю обрывки инопланетных разговоров прохожих…» «…они сами настигают мои израненные земным многомиллиардным пережёвыванием одного и того же уши: квартира, мясо, рубли, развод, аборт, пенсия».

Встречи с женщинами, к красоте которых так чуток поначалу Серафим, начинаются романтически (загорающая на солнышке с обнажённой грудью лыжница Аделаида-Юлия на лесной поляне, нежная возлюбленная Лина), но постепенно переходят в фарс и даже полное безобразие. Лина имеет свойство напиваться, живёт с нелюбимым мужем, сочетающим в себе весь букет неприглядных человеческих качеств. У Лины Серафим неожиданно вступает в драку с её любовником, падает с лестницы, угодив головой в мусорное ведро.

«Все или, по крайней мере, многие хотят добра, а делают, в конечном счёте, недоброе». Серафим сознаётся, что в нём издавна жило чувство превосходства над людьми, «и чувство это было неприятно ему тоже сыздавна», были противны и «карманные наполеоны».

В будущем важное лицо в обществе, глава «Русского союза», а в начале повествования муж Лины, любовницы Серафима Бредовского, хитрый Жорка Аверьянов, уверенно и без сомнений лавирует в мутной воде своего времени. Приехав из Закавказья, где он увлекался боксом и для приобретения невероятной силы был приучен тренером есть сырое мясо с сахаром, в Ленинграде он стал ненавистником «чурок» и «жидов», вообще приобретя многие черты фашиствующего мэна. Однако Жорка «умён» задним умом и зря свою голову под удар не подставит, да и по чужой — пусть бьют другие.

Возлюбленная Серафима, Лина, предпочла «самообман законного брака самообману любви», оставшись с Аверьяновым.

Нечастые авторские ремарки, как бы со стороны, на события и главного героя обнаруживают, прежде всего, космополитизм, пацифизм, вневременное мышление и христианский настрой, которые участвуют в «манипулировании» персонажами, их движении в канве романа.

Вот появляется картина начала «перестройки». Многие нынче совсем забыли её. Очереди, первые платные туалеты, «бесплатное хамство и вечная грязь, разруха, неустроенность». В первом рассказе Серафима «Лабиринт» — фантастическая очередь, движущаяся через его узкий, витой коридор, «гипертрофированное ощущение абсурдности общественного устройства».

Время убыстряет свой ход, идеологии перекраиваются, писатели и писательницы, родившиеся во множестве, кидаются на «модные темы». Редактор журнала М., покровительствующая и пытающаяся «научить правильно жить» Серафима, типичная «проститутка» от литературы, в новую «эпоху» уже редактор журнала «Секс и национальное самосознание».

Серафим, как гвоздь, который Бог вогнал в крышу этого дурдома: «Над Россией поставлен опыт: как долго можно гадить себе в штаны и не чувствовать от этого никакого урону? Кто поставил над нами этот опыт? — американцы, или другие цивилизации, или мы сами — не имеет значения». В «Главе для Р. Брэдбери» вполне чувствуется апокалипсис по-российски. И «не мы будем отгораживаться железным занавесом», а отнас, может быть, это будет «энергетический» занавес. А пока граждане бегут на Запад любыми способами. Знакомая Серафима, «лыжница», оказывается буфетчицей на судне, плавающем за границу (и занять этот «пост» ей стоило большого труда). И «даже в области балета» мы уже не можем быть «впереди планеты всей». Таланты бегут в Америку, как и их поклонники и поклонницы и т. д.