«Если», 2012 № 01

— Вы всегда сможете обвинить Гарримана в убийстве, а Дияменов назвать фактическими сообщниками, ведь они так долго не сообщали о преступлении. Они получат эквивалентные приговоры, а когда окажутся в камере, то ни одно из индивидуальных тел не сможет облегчить участь другого за счет передачи положительных ощущений.

Бенгид покачала головой и встала, чтобы налить себе мерзкого бруджа:

— Здесь они нас тоже опередили. Диямены первым делом показали нам запись в журнале станции, сделанную всего через три часа после убийства. Там указано: они посадили Гарримана под арест за убийство. Они подтвердили, что собрали все относящиеся к делу улики и поместили их в надежное место для хранения. Они также записали, что, хотя и позволят Гарриману продолжать работу по проекту, он будет трудиться под тщательным наблюдением, исключающим возможность побега. Все было проделано честно и открыто… Да, они несколько месяцев не сообщали о преступлении, но такая задержка тоже может быть оправдана жесткими правилами, установленными для станции. Если бы они не слились с преступником в единый разум, то об этой задержке никто не стал бы и упоминать, а мы сейчас не разговаривали бы здесь.

Некоторое время я слушала молча, полуприкрыв глаза и позволяя Порриньярам говорить вместо меня, но теперь решила вмешаться:

— Ты наверняка думала и том, чтобы просто объявить Гарримана, исходного Гарримана-одиночку, мертвым и находящимся вне пределов досягаемости… По сути, решить проблему, отказавшись от нее.

Бенгид глотнула бруджа, скривилась и выпила еще:

— Такое уже предлагалось, причем на уровнях, о которых тебе лучше не думать. В конце концов, этот индивидуум совершил самоубийство личности в тот момент, когда связался с Дияменами. Тот, кем он был, — человек, забивший насмерть аль-Афига, — больше не существует. И я почти согласилась на это решение, просто чтобы умыть руки в такой невозможной ситуации. Но я не смогу жить, позволив этому… позволив этим…

— Уродам? — подсказали Порриньяры.

Она гневно взглянула на них: ее возмутило, что они обвиняют ее в подобной нетерпимости.

— Убийцам! Я отказываюсь допустить, что этот убийца, эти убийцы — называйте, как хотите — не будут наказаны за совершенное преступление только потому, что начальство снабдило их рабочее место средством для превращения «я» в «мы».

Порриньяры переглянулись. Этот акт я давно идентифицировала не как момент консультации, а, скорее, как мгновение глубокого самоанализа. Когда они заговорили, в голосе прозвучало мягкое смирение:

— Извините, советник Бенгид. Я ошибся, оценивая вас. Конечно, вы правы. Но не по тем причинам, по каким считаете.

— Какая может быть другая причина?

— Не знаю, насколько много вам было известно о синхросвязывании до этого инцидента, но решение соединить вашу душу, вашу личность с другим человеком и стать частью фактически совершенно новой личности есть абсолютный акт доверия. Во многих отношениях он более полный, меняющий жизнь и более священный, чем любая известная форма брака. Он требует полной сублимации прежнего «я» и постоянной преданности от каждого из разумов, которые вносят свой вклад в планирующийся гештальт.

— И что?

— А то, что сведение этого священного союза к юридическому трюку, всего лишь лазейке, которой некто беспринципный может воспользоваться ради выгоды, для меня столь же чудовищно, как убийство — для вас. Оно принижает все, что я есть. Все, чем одиночные версии Осцина и Скай сознательно решили пожертвовать. Поэтому нельзя допустить, чтобы той композитной личности убийство сошло с рук. Я подобного не допущу… и Андреа тоже, по этой же причине.

Именно последняя фраза дала Бенгид намек. До сих пор она слышала, но не совсем понимала смысл слов, поскольку их состояние было слишком чуждо для ее опыта.

И реакция ее оказалась такой же, какую я ожидала, как и у других за несколько коротких месяцев. Она заморгала, прищурилась, ощутила размер предстоящего прыжка… а потом, ошеломленная, сделала его.

Она попыталась отвергнуть это прозрение, словно оно было неким веществом, которое ее тело распознало как яд. А потом уставилась на мою бритую голову и свела все воедино:

— Андреа? Ты… ты?..

Я ответила ей одной из своих редких улыбок:

— Нет. Я все еще одинока, если ты это имеешь в виду.

— Н-но ты…

— Для этого я и брала отпуск. Мы намеревались начать процедуры, когда меня вызвали. Мы лишь отложили их до возвращения в Новый Лондон. Через несколько месяцев мы трое станем частями кого-то нового. Кого-то лучшего.

Она так и застыла с открытым ртом и смесью шока, изумления, ужаса и печали на лице… даже с примесью боли и утраты, которые меня удивили, потому что исходили от человека, которого я никогда не пускала в свою жизнь.

Наверное, мне придется это исправить до того, как я отсюда улечу.

Но не сейчас.

— А теперь, — сказала я, вставая, — с твоего разрешения я хотела бы поговорить с арестованными.