«Если», 2004 № 08

— Способен ли ты хоть частично понять суть этой дефиниции? — бросила официантка, направляясь к дальнему концу стойки.

— Деужели дельзя потратить вребя на простой оббед бысляби? — вопросил бармен и последовал за ней.

Мистеру Леру, сидевшему за столиком рядом со стойкой, было ясно, что проблема Кьеркегора и формализма Гегеля, возникшая еще во время завтрака, вряд ли будет разрешена до прихода Дитера. В этом беда университетских городков. Здесь не бывает профессиональных официанток. Не бывает поломоек — энтузиасток своего дела. Весь местный сектор обслуживания состоит из случайных интеллектуалов, готовящихся осесть где-то в другом месте.

Он пошарил в кармане и убедился, что монета Дитера никуда не делась. А ведь он мог нечаянно расплатиться ею. При этой мысли ему стало страшно. Пожалуй, хорошо, что официантка так занята. Со вздохом он поднялся со стула, прошел между завсегдатаями кафе, взъерошенными беглецами из психушек, листавшими книги по философии-религии-нравственности, и направился к двери.

Ему все еще хотелось съесть мягкий слоеный круассан. Круассаны хороши тем, что ими нельзя отравиться.

Нигде не найти круассанов лучше, чем в этом кафе при книжном магазине, от которого рукой подать до Двуязычной библиотеки Леопольда при факультете гуманитарных наук — хотя в последнее время эти тонкие пожелтевшие корешки Боэция, Августина Блаженного, епископа Гиппонского и «Сна о Кресте» все больше и больше отодвигались в сторону, освобождая место дешевым изданиям.

— Истида субъективда! — донесся до него выкрик бармена.

— Фашист! — провизжала в ответ официантка.

На улице полисмен выписывал квитанцию, поставив ботинок на бампер автомобиля.

— Не думайте, что мне это нравится, — сказал он. — Но я заканчиваю диссертацию…

— Полицейские науки? — выдавил улыбку мистер Леру. Полисмены нервировали его. Впрочем, так же, как толпа, высота, закрытые пространства, открытые пространства, тризм челюсти (он каждое утро, начиная с пятилетнего возраста, регулярно проверял, не заедает ли челюсть) и смерть от удушья в ресторанах.

— Сравнительное литературоведение, — сказал полисмен.

Мистер Леру улыбнулся с таким видом, будто ему наступили на ногу.

Мистер Леру не был чужаком в академии. Он работал над диссертацией, превращая ее в книгу. Диссертация называлась «966-й: Год предначертания».

Он начал с 1066-го, но суматоха отвратительных битв, ни на что не похожие имена викингов (Рагнар Ворсистые Штаны, подумать только! Айвар-без-Костей!) и победа норманнских неотесанных пиратов над культурными англосаксами заставляли его спускаться все ниже и ниже, пока он не добрался до 966-го — года, в который ничего не случилось, года, который был для робкого странника во времени, вроде мистера Леру, сонным солнечным днем, тяжким от пыльцы и гудения лишенных жала пчел. Здесь пресыщенный историк мог плавать, как на надувном плотике, в пушистом тепле заводи потока времени, размышляя о таких вещах, как чистота англосаксонского героического идеала. Беовульф, зная о том, что обречен, идет в пещеру дракона, потому что так нужно его людям. Бьортвольд сражается без надежды бок о бок со своим вождем Бьортнотом, пока викинги не обрушиваются на него в битве при Мэлдоне. Вот сущность добродетели — упорно продолжать свое дело перед лицом очевидного поражения.

Это придает англосаксонской литературе торжественность и величие. Поэмы начинаются с риторических вопросов: «Увы! Где Медовый чертог?» или «Увы! Где теперь всадники?». И ответов вроде: «Увы! Лежит в руинах!» или «Увы! Тлеют в могилах!». Возможно, самым подходящим определением этой поэзии было бы сумрачная.Хорошо, мрачная, а уж кто мог оценить клиническую депрессию, так это мистер Леру.

Он подвергся первой реальной проверке на депрессию, когда исторический истеблишмент отверг «966-й: Год предначертания», сочтя его описательной работой. Где были теоретические сценки, аксиоматические буксы и безапелляционные дорожные колеса, чтобы довести до пункта назначения поезд его логики? Напрасно он доказывал: поскольку в 966-м так ничего и не случилось, то не требуется никакой теории, чтобы это объяснить.

«Кто-нибудь когда-нибудь слышал о бесконфликтной историографии?» — вопрошали они.

Из-за их злопамятности ему пришлось посылать «966-й: Год предначертания» в Голландию и платить из своего кармана, чтобы книгу напечатали плохо знающие английский голландцы.

Он остановился и выудил из кармана монету Дитера. Что за прихоть посылать такую ценность по почте внутри кампуса. Судя по весу, монета золотая, она блестит, словно новенький крюгерранд [10]. На ней выбита голова, увенчанная лавровым венком и словами TI CLAVDIVS CAESAR AVG PMTRRP, на одной стороне и девушка в прозрачном платье и слова LIBERTAD AVGUSTA на другой.

Не надо быть римским историком, чтобы понять: это золотой царствования императора Клавдия, 41–43 годы н. э., стоимостью в двадцать пять серебряных динариев. И кто знает, сколько тысяч долларов.