«Если», 2003 № 08

— Ну, может быть, он им и не был, — согласилась леди Глен. — Колдуны больше всего на свете любят поговорить и редко путешествуют. Разумеется, это не по ним. Сэр Алворд слова не мог вымолвить в обществе и постоянно скитался то в одних дальних краях, то в других.

— Так или не так, — продолжала мадам Макс, — но если он был колдуном, леди Базингсток поступает очень неразумно, оставляя себе перстень, который он предназначил не ей.

— Несомненно, — согласилась леди Фицзаскерли сухо. — Но я училась с Маргарет Кеннеди в пансионе. Она была из тех девочек, которые всегда объедаются кремовыми пирожными, хотя потом их непременно тошнит.

Таким образом у миссис Милдмей нашлись заступники среди самых высокопоставленных особ в стране — факт, который мог бы послужить ей некоторым утешением, когда она сидела в своей гостиной и слушала, как поверенный излагал ей свою дилемму. Мистер Чесс был состоятельным человеком, надежным, как ирландский волкодав — что-то в нем соответствовало грубоватости шерсти и честности духа этого пса, каковая и принудила его признаться миссис Милдмей, что он каким-то образом потерял последнюю приписку к завещанию покойного.

— Это было в день, когда он заболел, знаете ли, или на день-два раньше. Он приехал в мою контору без всякого предупреждения и пожелал немедленно сделать запись. Она была засвидетельствована двумя моими клерками. В ней перстень был описан до малейших деталей: «Камень, именуемый рубин «Парват», вставленный в гнездо, образованное двумя крыльями из золота, сходящимися в кольцо». Драгоценность завещалась вам в пожизненное пользование, в случае вашей кончины переходила к Уилсону, причем завещатель указывал, что и камень, и кольцо ни в коем случае не должны передаваться в иные руки, кроме его потомков. Он настаивал именно на этих словах.

— И вы говорите, что приписки не оказалось в ящике с документами, когда вы достали из него завещание для оглашения?

— Ящик для документов был совершенно пуст, миссис Милдмей, если не считать самого завещания, нескольких бумаг, касающихся капиталовложений покойного, и некоторого количества пыли. Тем не менее, будучи осведомлен о его желании, я не счел разумным оставить это дело, не посоветовавшись с леди Базингсток.

— И леди Базингсток рассмеялась вам в лицо, — закончила за него миссис Милдмей.

— Я могу только пожалеть, что ее поведение не оказалось столь предсказуемым! — Мистер Чесс извлек из кармана платок и отер лоб.

— Она выслушала меня совершенно спокойно, а затем дала мне понять, что лишится перстня только вместе с пальцем. Кроме того, она подвергла сомнению мою память, мою компетенцию как юриста и даже причины, побудившие меня приехать к ней — и все в таком тоне, какого, уповаю, мне больше никогда услышать не придется.

— Без сомнения, это было очень грубо с ее стороны, — сочувственно сказала миссис Милдмей.

— Грубо! — Мистер Чесс украдкой провел платком по шее. — Она была крайне несдержанна. Я было подумал, что она лишилась рассудка.

— А перстень?

— Если приписку не удастся найти, перстень останется у нее, как и все движимое и недвижимое имущество мужа, кроме оговоренного в завещании. Мы можем подать иск в Канцлерский суд на основании моих воспоминаний об этом визите сэра Алворда, подкрепленных показаниями двух моих клерков, засвидетельствовавших этот документ, однако это почти наверняка обойдется дороже стоимости перстня, а надежды на благоприятный исход не так уж велики.

Миссис Милдмей подумала немного, а потом решительно кивнула.

— В таком случае я ничего предпринимать не стану. В конце концов, это всего лишь перстень. Пусть побрякушка хоть как-то утешит бедную вдову.

На этом бы дело и кончилось, если бы не сама леди Базингсток, которая примерно через полмесяца после смерти мужа написала Каролине Милдмей, прося золовку навестить ее на Гросвенор-сквер. «Вы знаете, я приехала бы к вам сама, если бы была в силах, — приписала она. — Но я так расхворалась, что не покидаю дома».

— Тебе не следует ехать, — предостерег мистер Милдмей, когда жена показала ему письмо леди Базингсток. — Ты ей ничем не обязана, а она только наговорит тебе колкостей.

— Я должна быть доброй к ней, как к вдове моего брата, а если она пустит в ход шпильки, я не стану затягивать визит.

Мистер Милдмей одарил жену снисходительной улыбкой.

— Я понимаю, Каролина. Тебя снедает любопытство касательно ее намерений. Даже будь она в пять раз хуже, тебя и под замком дома не удержишь.

— Не думаю, что найду ее такой уж больной, — сказала миссис Милдмей лукаво, ничего не возразив на обвинения мужа. Да и что, по совести, она могла возразить? Она была уверена, что леди Базингсток здорова. Однако, когда ее проводили в гостиную, где золовка полулежала на кушетке, укрыв ноги пледом, миссис Милдмей заметила, что лицо родственницы поблекло и осунулось, кожа туго обтягивала скулы, а глубоко запавшие глаза обведены темными кругами. Рубин «Парват» багровел на ее руке, словно раскаленный уголь.