Ермак Тимофеевич

– И здорова, может быть, и занедужится ей может, это как ты скажешь, Ермак Тимофеевич… Затем я пришла, поспросить… Да что же ты, добрый молодец, меня на ногах держишь? Я и так пристала, сюда бежавши. Сядь-ка. И я присяду…

– Садись, садись… – спохватился Ермак Тимофеевич.

– Так как же нам с Ксенией Яковлевной быть-то, добрый молодец? – спросила Домаша.

– Да пусть ей еще понедужится с недельку-другую, то-де лучше, то хуже, – отвечал Ермак.

– Ин будь по-твоему, недужится так недужится. И это можно, я так ей и передам…

– Передай, девушка, возьми в труд… Я по крайности хоть каждый день увижу ее, а может, улучу минутку и словом перемолвиться. Да и Семен Аникич увидит, что хворь-то долгая, больше будет благодарен, коли вылечу. Говорил он мне, что на сердце она жалится, а мне сказать ей совестно, пусть так все на сердце и жалится…

– А ты лечить ей сердце-то и примешься?.. – с усмешкой спросила Домаша.

– Постараюсь…

– Уж ты вылечишь, таковский!..

– А у меня к тебе просьбица… – начал Ермак Тимофеевич, сняв с мизинца кольцо, оставленное им себе при разделе добычи.

– Что это? Колечко? – спросила Домаша.

– Да. Прими в труд, передай Ксении Яковлевне, от Ермака-де, ратная добыча, шлет от любящего сердца.

Девушка нерешительно взяла кольцо.

– Изволь, добрый молодец, только носить-то его нельзя будет… Увидит Антиповна, она у нас глазастая, Семен Аникич, да и братцы, пойдут спросы да расспросы, беда выйти может…

– Пусть спрячет куда ни на есть, может, на минуту и наденет на пальчик свой.

– К чему тогда и кольцо от милого друга, коли не носить его…

– Так-то оно так, да что же делать-то…

– А ты послушай, добрый молодец, девичьего разума…

– Изволь, послушаю…

– На сердце Ксения Яковлевна будет жалиться, так ты скажи Семену Аникичу, что есть у тебя кольцо наговоренное, от сердца-то помогает, дозвольте-де носить Ксении Яковлевне… Он в тебя верит, поверит и тому… Тогда она его и будет носить въявь, на народе, и тебе и ей много приятнее…

– И то, девушка… Какая же ты умница! – воскликнул восхищенный предложением Домаши Ермак Тимофеевич.

– Какая уродилась, такой и бери… Так ты спрячь кольцо-то, сам не носи, не ровен час, приметят, что твое кольцо. Может, и приметили… Ишь, вырядился, – насмешливо сказала Домаша.

– Вряд ли приметили…

– Да так и сделай, как я говорила.

– Так в точку сделаю, а ты все же Ксению Яковлевну-то упряди…

– Без тебя знаю это…

– Уж не ведаю, как и благодарить тебя.

– А вот будешь мужем нашей хозяюшки, так не оставь нас с Яковом своею хозяйской милостью, – улыбнулась Домаша.

– Не может статься этого! – печально сказал Ермак. – Но и так Яков мне всегда первым другом будет, да и тебе, девушка, по гроб не забуду твоей услуги…

Он произнес все это таким печальным тоном, что Домаше стало его жаль.

– А ты не кручинься раньше времени, добрый молодец. Все, быть может, наладится. Ведь не думал же ты, не гадал в светлицу-то попасть к хозяюшке, а Бог привел, и вхож стал… Так и дальше, не ведаешь иной раз, как все устроится…

– Спасибо на добром слове, девушка, – сказал Ермак.

Домаша встала.

– Ан мне пора, прощенья просим… Завтра увидимся.

Домаша вышла из избы. Ермак последовал за нею и долго стоял у крыльца, смотря вслед убегавшей девушке.

XXV Ходатай

Слова Домаши сбылись как по писаному.

К посещениям Ермака Тимофеевича светлицы Ксении Яковлевны действительно привыкли. Семен Иоаникиевич перестал сопровождать его, а Антиповна иной раз и отлучалась в рукодельную, посылая к молодой Строгановой Домашу, успевшую уверить ее, что она терпеть не может Ермака.

При Домаше молодые люди были все равно что вдвоем, успевали вдосталь наговориться и даже изредка обменяться поцелуем.

На руке Ксении Яковлевны блестело кольцо Ермака, как «наговоренное» от сердца. Молодая Строганова быстро поправлялась от «болезни», хотя не переставала порой жаловаться на слабость и головную боль. Знахарь еще был нужен. И он теперь посещал свою больную ежедневно.

Но Ермак Тимофеевич хорошо знал русскую пословицу, гласящую: «как веревку ни вить, а все концу быть» и со страхом и надеждою ожидал этого конца. Они решили с Ксенией Яковлевной переговорить с Семеном Иоаникиевичем, причем Ермак Тимофеевич сообщил девушке, что ее дядя обещал наградить его всем, чего он пожелает.

– Вот и попрошу у него в награду… тебя, – сказал Ермак.

– Он, чай, и не думает и не гадает о такой просьбе, – заметила Ксения Яковлевна.

– А мне-то что? – сказал Ермак. – Я ему и надысь сказал: «Не давши слова – крепись, а давши – держись»…

– Попытать можно, – согласилась Строганова.

– Я на днях попытаю…

– Боязно. А разлучат нас?.. Что тогда?

– Надо один конец сделать! – говорил Ермак Тимофеевич. Но, несмотря на эту решительную фразу, он все-таки со дня на день откладывал объяснение со стариком Строгановым. Сколько раз при свидании он уж решался заговорить, но ему тоже, как и Ксении Яковлевне, вдруг становилось «боязно». Как посмотрит на эти речи ласковый, приветливый, души не чающий в нем старик? А вдруг поступит круто, запрет свою племянницу, а ему скажет: «Добрый молодец, вот Бог, а вот и порог!» Что тогда?