Ермак Тимофеевич

И Ермаку Тимофеевичу показалось, что теперь ему тяжелее не в пример, чем тогда, когда он любил ее один, когда не знал о взаимности. Тогда и страдал он один. Теперь страдают они оба. Она сохнет, терзается! И кто виной тому? Он, он один! Теперь он не в силах уйти от нее. Она должна быть его во что бы то ни стало! Она любит его!

Должна быть его! Легко сказать! Они не имеют права даже видеться друг с другом. Разве такая хоть и взаимная любовь – счастье?

Ермак Тимофеевич встал и быстрыми шагами заходил по избе.

«Бежать вместе с ней! – пронеслось в его голове. – Казны у него хватит для этого».

Ермак как раз остановился у творила с железным кольцом, ведшим в подполье, устроенное под избой.

Там, в этом подземелье, Ермак зарыл в землю большой кожаный мешок с серебром и золотом – хватило бы на их век!

Но куда бежать? Назад в московское царство? Но там ждет его пеньковая петля.

Вперед – за Каменный пояс? Но там неведомая пустынная страна, малонаселенная дикими кочевниками. Что ожидает их там, а особенно ее?

И Ермак Тимофеевич тряхнул головой, как бы выкидывая из нее самую мысль о бегстве.

«Меня любит старик и молодые Строгановы, – далее работала мысль Ермака. – Попытаться явиться самому за себя сватом?»

Он вдруг остановился и захохотал. Это был болезненно-горький хохот.

– Хорош, нечего сказать, женишок! – даже вслух, вдосталь нахохотавшись, произнес Ермак. – Дадут мне такой поворот от ворот, что и не опомнюсь. Молодец, на шее петля болтается, а он лезет в честные хоромы и свою залитую кровью руку протягивает к чистой голубке, коршун проклятый!

И он снова захохотал.

«Помочь хотел девушке, полечить голубушку, и то старик задумался, как допустить меня, окаянного, в ее светлицу честную, а вот Яшку-то, бывало, частенько зовут, потешал он ее и сенных девушек… – снова начал думать Ермак Тимофеевич. – Указывают, значит, чтобы знал свое место, а я еще в родню норовлю залезть… Затейник!»

Ермак горько улыбнулся.

«А все же как ни на есть, а надо бы повидаться с ней, хоть бы словом перемолвиться. Все со мной и ей авось полегчает… Может, вдвоем что и надумаем. Хитры девки бывают, ой, хитры. То придумают, что нашему брату и на ум не набредет… Но как увидаться? Домашу надо перехватить, коли она через Яшку засыл делала, так и сама, чай, не прочь будет покалякать со мной… Надо Парфена за бока».

Парфен был закадычный друг и приятель посланного гонцом в Москву Яшки.

Не успел Ермак Тимофеевич докончить своей мысли, как дверь в избу быстро, словно ветром, отворилась и в нее вбежала закутанная в большой платок женская фигура, плотно захлопнувшая за собой дверь. Ермак, ошеломленный неожиданностью, остановился как вкопанный посредине избы и устремил на вошедшую удивленно-недоумевающий взгляд.

Женская фигура сбросила платок с головы на плечи и быстро проговорила:

– Кажись, никто не видел меня.

Перед Ермаком Тимофеевичем стояла легкая на помине Домаша.

XVI Внезапная мысль

Простившись с Яшкой, Домаша через несколько минут снова уже сидела в рукодельной за своими пяльцами. Подруги, посвященные в тайну ее отношений с отъезжающим в далекий путь Яковом, очень хорошо понимали причину ее двукратного отсутствия из светлицы и истолковали его только в том смысле, что она бегала проститься со своим дружком. Вопросов они ей не задавали и лишь исподтишка пристально поглядывали на нее, стараясь по лицу прочесть о впечатлении, произведенном разлукой с милым.

Но на этом лице они не прочитали ничего. Девушка была горда и скрытна. Никаким чувствам она не позволяла вырываться наружу.

– Экая бесчувственная! – решили те.

Антиповны не было в рукодельной. Ее старческий голос доносился из соседней комнаты – она рассказывала сказку за сказкой рассеянно слушавшей ее Ксении Яковлевне.

– Довольно, няня, – сказала та, когда старуха окончила сказку о добром ласковом витязе и распрекрасной царевне, приключения которых благополучно окончились свадьбой. Антиповна там была, «мед пила, по усам текло, а в рот не попадало». – Уж и расскажешь ты, чего и быть не могло… Где у тебя усы-то?

– А это, светик мой Ксюшенька, уж такая присказка, из нее, как из песни, слова не выкинешь…

– Позови-ка ко мне Домашу, – сказала Ксения Яковлевна. – Да и пора девушкам кончить работу, пусть погуляют…

– Кончить такую рань? Что ты, касаточка. За летний день они еще много наработают.

– Чего там, успеют… Пусть погуляют.

– Твоя хозяйская воля, – недовольно отвечала старуха, – только это не годится, чтобы они шалберничали. И так управы с ними нет, с озорными.

– Молоды они, нянюшка.

– Что же, что молоды, не сорви же головам быть, коли молоды. Да и спешно теперь у нас…

– Какая спешка?

– Известно, спешка. Надо тебе приданое готовить. Не ровен час, жених приедет, тебя на Москву отправлять надо. Ох, мало у нас наготовлено…

– Ты опять за свое, няня! – с укором сказала Ксения Яковлевна.

– Что за свое? Известно, вся хворь твоя от этого, замуж тебе пора, вот те и сказ, так я и доложила Семену Аникичу… Он, дай ему Бог здоровья, меня, старуху, послушался, слышь, гонца послал в Москву с грамоткой…