Ермак Тимофеевич

– Да… Прирезал я старуху-то и ушел… Правду молвила покойница: все зелья, снадобья, наговоры и отговоры так и стали мне в уме представляться, точно старуха мне их в уши шепчет… Пришел я к своим. Тут дельце случилось: обоз шел, пощипать его малость пришлось. Возчики ретивые оказались, управиться с ними труда стоило… Потом добычу делить стали, пированье устроили… Прошло два дня, не был я в избушке у колдуньи, да и не к чему было. Не на беседу же с мертвой идти?.. Только вдруг меня туда потянуло. Точно мне в уши кто нашептывает: «Иди да иди». Пошел. Подхожу к избушке, смотрю – дверь плотно притворена, а как теперь помню, ушел я, оставив ее настежь. Ну, думаю, кто-нибудь к старухе заходил из окрестных жителей, поворожить, увидел, что она мертвая, убежал да и дверь захлопнул… Пошел я на крыльцо, отворил дверь, кот мне под ноги шасть, и никогда я, на своем веку страху не испытавший, тогда, сознаюсь, дрогнул, под ноги себе посмотрел, хотел ногой кота ударить в сердцах, что он меня испугал, только он, проклятый, у меня между ног проскочил и был таков, а в это время над головой у меня что-то вдруг зашуршало! Это ворон старый быстро так вылетел. Поднял я голову, глянул да и обмер: передо мною зарезанная колдунья стоит, ухмыляется, голова у ней набоку на недорезанной шее держится, она ею покачивает… Тут уж меня совсем оторопь взяла. Я назад, да бегом, а за мной, слышу, старуха хохочет, кот мяукает, ворон каркает… Только вскорости я опомнился. Злость меня взяла, что устрашился я невесть чего. Из оврага-то я выбежал, на краю стал и обернулся. Смотрю и диву даюсь, избушка стоит с закрытой дверью, а из углов ее дым идет. Что, думаю, за притча такая? Сел на краю оврага, гляжу, вот вместо дыма языки огненные показались, полымем охватило избушку, как свеча, она загорелась и дотла сгорела, и дым такой черный пошел от пожарища. И почудилось ли мне, али так и было, что в дыму этом и старуха, и ворон, и кот улетели… Все это на глазах моих приключилось. Часа два прошло с тех пор, как я входил в избушку и кот мне под ноги шастал. Спустился я снова в овраг, пошел к месту пожарища. Гляжу – остались одни уголья, ни тебе остова старухи, ни кота, ни ворона как не бывало, может, кот и ворон к хозяйке своей и не вернулись, один сбежал, другой улетел, только старухе-то, кажись, не убежать бы… Пошел я прочь к своим, а все речи старухи о травах и зельях, наговоры ее и отговоры в ушах у меня так и слышатся… И дал я было себе зарок никогда ими не пользоваться, только зарока этого сдержать мне не пришлося. Случалось, товарищ занеможет или кровь из раны его ручьем хлещет, давал я ему травы и кровь заговаривал, и всегда было удачно.

Ермак смолк.

Семен Иоаникиевич тоже некоторое время молчал, видимо, под впечатлением рассказа.

– Чудное дело творится на белом свете! – наконец произнес он.

– Так вот я и хотел попытать насчет девушки, – с едва заметной дрожью в голосе сказал Ермак Тимофеевич.

– Что же, попытать можно. Только это надо сделать обдумавши.

– Я что ж? Мое дело предложить, а неволить к тому не могу, – сдержанно заметил Ермак. – А моя беда вот какова, – переменил он круто разговор. – Слышно, на Сылке и Чусовой появились кочевники.

– Не слыхал…

– Прибежал оттуда сегодня утречком парень один, бает, мурза Бегулий с вогуличами да остяками подошел туда и хозяйничает.

– Мурза Бегулий, – раздумчиво повторил Семен Иоаникиевич, – есть такой, это мне ведомо.

– Вот он самый…

– И много нечисти-то с ним…

– Говорит парень, что много, до тысячи… Може, и привирает, у страха тоже глаза велики…

– Одначе все же полтыщи будет наверное…

– Може, и больше…

– Так как же быть-то?

– Вот я и пришел сказаться твоей милости… Надо людей отрядить, угомонить мурзу-то этого. Мои молодцы мигом его успокоют…

– Сам поведешь?

– Нет, думаю, с Кольцом отправить…

– Всех уведешь? – с тревогою спросил Семен Иоаникиевич.

– Зачем всех? И половины довольно… Уважут поганого.

– Что ж, отпускай, благословясь, – сказал после некоторого раздумья Строганов.

– Я племянникам скажу… Может, кто из них потехой ратной скуку разогнать захочет?

– Нет, об этом и говорить не надо. Оба полезут, молоды, кровь в них играет, а не ровен час, шальная стрела и насмерть уложит али искалечит. Это если бы сюда погань пришла, другое дело, – торопливо, с тревогой заговорил Семен Иоаникиевич.

– Ладно, так и не надо на мысль наводить… – согласился Ермак Тимофеевич.

– Не надобно, не надобно… – замахал руками Строганов. – А что насчет Аксюши, так говорю, подумавши, надо решиться… Повременим, посмотрим, может, и полегчает ей, а этим временем и грамота к жениху придет, и что ни на есть он отпишет или сам пожалует… Сегодня же гонца посылаю… Не надумал вот, кого бы послать. Ну да у меня челядинцы все – люди верные, доставят. Теперь, кажись, дороги-то стали безопасливее…

– На Волге, бают, тихо, а все же, не ровен час, может и наткнуться на лихого человека, – загадочно заметил Ермак Тимофеевич.

– Авось бог пронесет, в добрый час будь сказано, – не заметил загадочного тона Ермака Строганов.