Ермак

Вышел я от будущего императора несколько взвинченным, думая про себя, что вот это чистоплюйство и стало одним из факторов, которые привели Николая Второго вместе с семейством в подвал ипатьевского дома. И хорошо бы у Фукусимы нашлись сведения, которые показали бы этому придерживающемуся рыцарских правил поведения цесаревичу, что есть грязная и невидимая война. И на её фоне наши действия – это так, семечки. Ладно, отправляем к майору фельдъегеря с приглашением, а сами переодеваемся в партикулярное платье и потихоньку двигаем к мадам Динесс, а с ней в гостиницу. Надо же помочь с тяжёлым оборудованием. Это вам не двадцать первый век со смартфонами, планшетами и прочими гаджетами. Здесь потрудиться придется.

Через час разместились в номере, и мадам Динесс стала готовить оборудование. В номере кроме меня, Аглаи Павловны присутствовали поручик Чижов и один из моих секретных агентов – Буров Пётр Фёдорович, который, оказывается, имел специализацию по тайным осмотрам помещений. У него даже имелся богатый набор отмычек. Это выяснилось сегодня с утра, когда старший агент из оставшейся пятёрки доложил мне, что майор Фукусима после размещения в гостинице заказал в номер переносную ванну для мытья, отдал в чистку и стирку одежду. Ужинал в номере. До утра из него не выходил. Сегодня в семь ноль-ноль вышел в город. Посетил ателье Като Сэтоши, где сфотографировался. В это же время фотоателье посетили еще два азиата, в которых приданный к группе наблюдения городовой опознал владельцев ещё двух фотосалонов Мигива Изаму и Мизухо Тэкео.

Выслушав этот интересный доклад, особенно про фотосалон Като Сэтоши, я вслух посетовал, что хорошо бы негласно проверить помещения этих японцев-фотографов. После моих слов старший агент Макеев, который был в моей секретной части кем-то вроде администратора-завхоза, сообщил о Бурове. И теперь данный агент был готов вместе с Чижовым приступить к осмотру номера Фукусимы.

Дождавшись времени «Ч», когда майора должен был принять цесаревич, Буров и Чижов направились к номеру Фукусимы. Удивившись, как быстро Буров вскрыл замок, я выдвинулся к лестнице, по которой надо было подняться в коридор с шестью дверями в номера гостиницы. Всё было тихо.

Немного постояв перед лестницей, я вернулся к номеру, куда поселили японца, и постучал условным стуком. Дверь приоткрылась, и Буров передал мне блокнот. Взяв его, я быстро переместился в номер, где находилась мадам Динесс. Читаем.

«Пока я подъезжал к Казани, духота всё более усиливалась, и температура днём поднялась до двадцати пяти – тридцати градусов Реомюра[6]. Едущий под палящим солнцем конь вскоре, задыхаясь и проливая пот, словно как падающий водопад, через несколько ри[7] уже переутомился».

Не то! Перелистнул несколько листов. Читаю.

«Так как я подвергался частым рвотам, то опасался, не случится ли со мной солнечный удар. Вот почему я решил, что от Казани на востоке буду отдыхать днём и ехать ночью».

Дальше. Листаю ещё пару-тройку листов. Скольжу по иероглифам глазами.

«Двадцать восьмого числа я приехал в Пермь. Расстояние между Казанью и Пермью равняется ста пятидесяти четырем нашим ри. Хотя пятнадцать дней было потрачено на всю поездку, но сам пробег на коне был совершён в течение тринадцати дней за исключением двухдневной остановки. Поэтому проехавшая за одну ночь дистанция в среднем равняется около двенадцати ри. Это означает то, что в этот раз я ежедневно проезжал почти по одному ри, больше, чем тогда, когда я проехал сто десять ри от Нижнего Новгорода в Казань в течение десяти дней. Это так и случилось благодаря удобству ночной поездки. Ночью везде так прохладно и тихо, что и конь поощряется к быстрому ходу. К тому же он начинает бить копытом о землю и с испугом ускорять бег, услышав хотя бы малейшее звучание. Вся дорога на протяжении ста пятидесяти четырёх ри покрыта сплошным дремучим лесом, и лишь в промежутках найдены два маленьких городка – Малмыж и Оханск».

«Стратегическими данными и не пахнет, – с усмешкой подумал я. – Расстояние между городами на любой карте просчитать можно. Если карта масштабная. Кажется, блокнот пустышка».

Я открыл лист блокнота почти в самом конце.

«Страшный мороз затруднял передвижение лошадей по льду рек и озер; из-за ураганов и снежных заносов копыта их глубоко увязали в снегу, пот тут же застывал, и лошадь вся покрывалась инеем. Выдыхаемый воздух на козырьке шапки, воротнике сразу же замерзал и как бы покрывал шапку сосульками; нос, брови, усы полностью покрывались инеем, и, если на какое-то время закрыть глаза, ресницы смерзлись бы. Кроме того, замерзали и покрывались инеем, как плесенью, металлические предметы в мешке и, конечно, сабля, шпоры и пистолет».

Я ещё раз пролистал блокнот. Посмотрел несколько страниц на просвет. Не думаю, что господин Фукусима писал невидимыми чернилами, типа молоком. «Может быть, попытаться нагреть один листок блокнота. Чем чёрт не шутит, – я с сомнением посмотрел на дневник путешественника. – Мать его ети!»

– Что там, Тимофей Васильевич? – поинтересовалась у меня Аглая Павловна.