Ермак

Бирючи ударили в литавры; когда все притихли, один из них громогласный, оповестил велеречиво:

— Народ московс-ки-й!.. — Все вытянули шеи и ждали важного слова. — Ведомо ли тебе, что в стольный город Москву, к российскому великому государю, царю и великому князю Ивану Васильевичу, прибыло казацкое посольство бить царством Сибирским…

Огонь вспыхнул в сердце Иванки, он схватил за руку ближайшего казака и прошептал:

— Чуешь, то про нас оповещают народ.

Казак засиял, снял шапку, перекрестился:

— Слава господу, до чести дожили… О труде нашем тяжком узнают ноне русские люди! Эх, братцы!..

Бирюч снова ударил в литавры, привлекая внимание. Когда отзвучала медь, он продолжал:

— Народ московский, великий государь наш, царь и великий князь всея Руси, повелел православным оказывать тем сибирским послам всяческую почесть и ни в чем худа не чинить. На посольское подворье без царского указа не ходить и послам не досаждать. А кто того царского указа не послушает, будет бит нещадно батогами…

Бирючи, колыхая парчевыми знаменами, уехали, и по Красной площади горячо и страстно загомонил народ:

— Радуйтесь, добрые люди, целое царство привалило!

— Эх, и казаки-удальцы!

— Сказывают, висельниками были, а ноне к царю званы…

— Тишь-ко! Смотри, кругом «уши» ходят. Наплачешься без языка, когда в застенке обрежут.

— А кому о сем деле прибыль? Царю или народу?

— Народу ноне простору больше. Сказывают, там земля без конца — краю, и кабальных нет!..

Повеселевшие казаки на спуске к Москве-реке нагнали двух иноземцев. Они шли медленно, с хмурыми лицами.

— Что приуныли? — ободряюще окрикнул их Иванко.

Пан в меховой венгерке и остроносый немец, — оба недружелюбно посмотрели на казака, промолчали.

Казаки дружно захохотали:

— Сибирь уплыла. Ноне Русь с татарскими набегами покончила. Еще бы крымского хана угомонить.

Возвратясь на подворье, казаки стали готовиться к приему. Сходили в баню, долго парились, мылись, надели чистое белье, обрядились в лучшие чекмени и со всем тщанием отобрали лучшие дары.

Как ни упирался Ишбердей, но и его свели в баню, мокрым мочалом отодрали стародавнюю грязь, окатили из ушата теплой водой. Князец фыркал и, выпучив глаза, в большом страхе кричал:

— Ой, что делаешь, казак? Мое счастье навек смоешь!

— К царю пойдем, кланяйся и говори одно: зверя-соболя в Сибири много-много, и рад, что Кучума не стало!

— Угу! — кивнул головой Ишбердей. — Это правда, и наш земля мал-мало лучше московски. А про олешек забыл?..

Москва князьцу не понравилась: «Много шуму, крику, и чумы большие, заблудишься. Но город богат, гораздо богаче Искера!..»

В Кремле тоже не менее тщательно готовились к приему сибирского посольства. Иван Васильевич стремился придать этой встрече пышность: «Пусть посмотрят враги Руси и задумаются над сим!». Государству московскому приходилось в эти дни лихо. С запада теснили шведы, немцы, поляки, а с юга постоянно угрожал нашествием и разорением крымский хан. Кстати Сибирь подоспела!

Тронную палату убрали, — вымыли полы, окна, на Красное крыльцо разостлали яркие ковры. Стрельцов и рынд обрядили в новые кафтаны. Думный дьяк Висковатов и ближние государя установили порядок приема сибирского посольства и назначили день.

Этого дня долго еще ждали казаки. Только занимался рассвет над Москвой, а они — обряженные и во всем готовые — начинали уже прислушиваться к скрипу саней за слюдяными окнами, к топоту коней, к шагам прохожих. Однако никто за ними не являлся. Так в тоске и досаде проходил день за днем. И вдруг в одно морозное утро кончилось их жданки: на подворье раздался конский топот и вслед за этим пронзительно-призывно затрубил рог. Казаки гурьбой выскочили на крыльцо. Перед ним на резвом аргамаке, в расшитом кафтане, красовался царский гонец, а кругом стрельцы и народ. Стрельцы теснили простолюдинов, крича:

— Дорогу, дорогу сибирским послам.

— Гонец гордо вскинул голову и спросил казаков:

— Кто тут старший?

Кольцо снял соболью шапку, поклонился; тронутые сединой кудри рассыпались. Посадские женки загляделись на могучего казака.

— Бабоньки, до чего ж красив да пригож, родимый!..

— Цыц! — прервал голоса стрелец, пригрозил бердышом.

Гонец выкрикнул:

— Слушай царево слово! Повелено великим государем, царем и великим князем всея Руси, пожаловать в золотые палаты…

Посланец поморщился, — ему не понравилось, что казаки при имени царя не стали на колени…

Все было готово к отбытию. Казаки быстро нарядились в шубы. Ишбердей остался в малице. Среди могучих, плечистых казаков он казался отроком. На безбородом лице князьца светилась добродушная улыбка:

— И мой скажет свое слово русскому царю. Наш манси не хочет Кучума. Ой, не холос, шибко не холос хан…

В просторном возке уложены дары сибирцев. Казаки завалились в расписные сани. Важные, в толстых шубах, бородатые, они весело поглядывали по сторонам: «Эй, сторонись, Сибирь мчит!».

По всем улицам и площадям тьма тьмущая народу.

Над городом звон плывет, благовестят во всех соборах и церквах. Несмолкаемый шум стоит по всей дороге. Ямщики развернулись, стегнули серых гривачей и пронзительно засвистали: