Ермак

— Поберегись, батько, неровен час, в очи угодит окаянная! — заслоняя атамана, предупредил Иванко Кольцо. Ермак локтем отодвинул его в сторону.

— Не заслоняй мне яра! Трубачи, погромче!

Белокрылые струги легко и плавно двигались вниз по Тоболу мимо выстроенного, как на смотру, татарского войска. Изумленные татары дивились всему, — и ловкости кормщиков, и неустрашимости казаков, и веселой игре трубачей. Но больше всего поразил ордынцев плывущий над зеленым разливом лугов образ «Спаса».

— Колдун, шаман, русский батырь! — кричали татары.

— Велик бог! — вскричал Маметкул и набросился на ближнего конника. — Чего скалишь зубы и порешь брехню? Какой шаман? Тьфу! За твои речи я сдеру с тебя кожу и набью ее гнилым сеном! Я вырву язык тому, кто закричит о чародействе русских, и велю всунуть его в свиное гузно!

Мокрое от липкого пота лицо тайджи исказилось от гнева. Со злой силой он сжимал рукоять плети готовый в любой миг исполосовать неугодного.

— Бейте из луков! Бейте! — кричал он. — Я залью Тобол русской кровью. Скоро мы скрестим сабли над дерзкими головами!

Но трубы над водой не прекращали греметь. Дружно размахивая веслами, казаки пели:

По горючим пескам, По зеленым лужкам… Да по сладким лужкам Быстра речка бежит… Эх, Дон-речка бежит!..

Солнце раскаленным ядром упало за лесистые сопки, засинели сумерки. Татарский говор и крики стали смолкать, последние стрелы ордынцев падали в кипящую струю за кормой. Постепенно стихла песня, умолкли трубы. Высоко в синеве замерцала первая звезда. Долгий Яр остался позади, окутываясь сиреневой мглой.

Хоругвь со «Спасом» подплыла к берегу, из лозняка вышел поп Савва и крикнул:

— Умаялся, браты, еле на ногах стою.

Ертаульный струг подошел к мысочку. Поп, бережно храня хоругвь, заслоняя ее своим телом, перебрался на струг. С опухшим лицом, облепленным комарьем и мошкарой, он со стоном опустился на дно.

— Вот оно как! — со вздохом вымолвил он.

— А мы и не знали… Ну, спасибо, друг, хитер ты, и нас ободрил и татар напугал…

Но Савва уже не слышал: от усталости он повалился на спину и захрапел.

Вызвездило. Над кедрами дрожал хрупкий бледный серпик месяца. Вода под веслами сыпалась серебристыми искрами. Струги шли ходко, а Ермак мысленно подгонял их: «Быстрей, ходче, браты…»

Гремели уключины, с громким окриком сменялись гребцы для короткого сна. Только кормщик Пимен не сомкнул глаз, — он неподвижно стоял на мостике и следил за стругами.

В шестнадцати верстах от устья Тобола лежит изогнутое подковой Карача-куль, над ним тынами темнеет городище кучумовского советника Карачи. Надлежало ханскому служаке следить, кто по Тоболу плывет, дознаться — с добрыми или худыми замыслыми.

Карача — маленький плешивый старичок — жил тихо, угождал хану. Чтобы не утерять волости, он отвез Кучуму свою единственную дочь — красавицу Долинге. Мурза был хитер, из ясака не мало утаил от хана. В кладовушках его хранились лучшие собольи и лисьи меха, в окованных ларцах переливались яркими огнями редкие самоцветы. В синем шатре Карачи резвились семь молодых жен. Быстроглазые, они насмешливо взывали к мужу:

— Козлик, наш козлик, поди сюда!

Всего вволю имелось у Карачи, но одно волновало его, — незаметно подкралась старость и ушли силы, как вода из обмелевшего пруда. Только лукавство и вероломство росли с каждым годом, и все надменнее становился Карача. Бежавшие с верховьев Тобола татары с изумлением и страхом рассказывали мурзаку о пришельцах из-за Каменного Пояса. Он посмеивался в бороденку; не верлось ему, чтобы несколько сот казаков могли дерзко пройти до Иртыша. Но когда вечером на взмыленном коне прискакал гонец и оповестил о разгроме Маметкула под Бабасанскими юртами, Карача упал на колени, простер к небу руки и, потрясая ими, завопил:

— Аллах всемогущий, отведи ханский гнев! Что скажу я сильнейшему и мудрому Кучуму в свое оправдание?

Гонец злобно сказал:

— Ничего не скажешь, твою голову он наденет на острый кол, а тело бросит псам. Ты проглядел врага!

Карача обернулся к гонцу.

— Я могу за такие слова отрубить тебе голову раньше, но я не кровожаден. Скачи в Искер к хану и скажи ему: «Пока жив Карача, русские не пройдут к Иртышу».

Вечером в городище закрыли все ворота, завалили их камнями и дерном. Мурзак с муллой взобрался на минарет и оповестил:

— Аллах, сам аллах и Магомет пророк его повелели нам покарать неверных! Смерть нечестивым! Они идут сюда, готовьтесь их достойно встретить мечом и стрелами!

Из-за рощи выкатился ущербленный месяц. Над башней бесшумно пролетела сова. Карача стоял у каменного парапета и всматривался в зеленый сумрак, простершийся над землей. Серебристой рябью морщинились озерные воды, и лунная дорожка бежала к другому берегу. Шумит камыш, из него черной тенью выкатился волк и, крадучись, трусливо побежал к лесу.

Внизу, в маленьком дворике, там, где воды близко подходят к стенам, ржали оседланные кони. «Лучше иметь трех скакунов, чем покорно ждать смерти!» — подумал Карача и вспомнил о женах.