Ермак

— Коли разожглись, пусть будет так, как велит товариство! — угрюмо ответил Ермак и наказал: — Айда, собираться в дорожку!..

Не глядя на Строганова, атаман вышел из избы. Осиянный солнцем Орел-городок лежал на горе, обласканный теплом. Внизу текла Кама — широкая, бесконечная красавица река.

— Эх, милая, куда занесла казака! — тяжко вздохнул Ермак и загляделся на реку, над которой плыли нежные облака. И под ними каждую минуту Кама казалась новой, — то манила под солнышком невиданным простором и сочной зеленью берегов, то в густой тени, с нависшими над водой скалами становилась таинственной и грозной: то ласковая и родная, то чужая и неприветливая, когда из набежавшей тучи брызгал дождь.

Повеяло холодком от прозрачной волны, убегавшей по камскому простору. По гальке, обдирая ноги, вдоль берега бурлаки в лямке тянули огромную баржу, груженную солью. Оборванные, опаленные солнцем, истомленные, они шли, наваливаясь грудью на лямку, и пели тягучую горестную песню. Впереди шли три широкогрудых богатыря с взлохмаченными бородами, пот струился по бронзовым лицам; но такой мощью и силой веяло от их мускулистых тел, что казалось — дай им палицы в руки, они побьют и погромят все. Но они, как быки, тяжело и покорно шли в своем ярме. Позади их, заплетаясь ногами, шел исхудалый, желтоликий чахоточный старик, а рядом с ним — хрупкий, беловолосый мальчонка. Обоим лямка была не под силу.

На дороге из-за бугра показалась странница с котомкой за плечами. Лицо знакомое, чуть загорелое.

— Алена! — признал Ермак и хотел уйти, но вековуша была уже рядом. Ее большие добрые глаза сегодня смотрели встревоженно, но губы улыбались:

— Тебя мне и надо, Васенька!

Ермак опустил глаза и спросил:

— Что тебе надо, Аленушка?

— Спешила, батюшка, с Усолья, шибко спешила. Неужто пойдешь на своих горюнов?

— Опоздала, Аленушка, — тихо обронил Ермак. — Как и робить, сам не знаю! — признался он.

В эту пору в Закамье грянул и перекатился над лугами раскатистый гром. Вековуша перекрестилась:

— Пронеси, господи, грозы, обереги хлебушко! — и посмотрела опечаленно на Ермака:

— Очень просто, Васенька. Иди, но кровинушки не проливай, — она своя, русская.

Алена стояла перед ним тихая, ласковая, и ждала ответа. Атаман поднял голову.

— Ничего не скажу тебе, Аленушка, но юность свою крепко помню и не обогрю братской кровью свои руки…

— Спасибо, Васенька, — поклонилась Ермаку вековуша и вся осветилась радостью. — Я и ждала этого.

Снова, и теперь на этом берегу Камы, прокатился гром, и золотыми блестками сверкнули кресты на церквушке в Орле-городке. Упали первые крупные капли и прибили на дороге пыль.

Ермак взглянул на небо и предложил:

— Айда под крышу! Будет ливень.

Она покорно пошла рядом с ним, робкая и тихая. На светлое небо надвинулась темная туча, закрыла солнышко, и полил буйный, шумный дождь…

Отошла гроза, надвинулся вечер, и казаки собрались в дорогу. За дымкой тумана взошла луна и зажгла зеленоватым светом бегущие камские волны. Позвякивая удилами, Ермак на сером жеребце ехал впереди, за ним шла сотня. Атаман молчал; в который раз шел он по родной прикамской земле, но никогда на душе не было такого тягостного чувства. С далекой юности помнил он этот край и житье в строгановских вотчинах, и все осталось таким же, каким было много лет тому назад. Как все кругом ласкает и слух и глаз: и тихие шорохи ночи, освеженной только что павшим обильным дождем, и трепетная золотая дорожка лунного отражения на камской волне…

— Эх Русь, родимая сторонушка! — вздохнул Ермак. — Широкие просторы, тишина полей и лесов, и горькое горе…

Внезапно Ермак заслышал песню, ласковую и сильную, и скоро впереди сверкнул огонек ночного стана. Ермак подъехал. На берегу, у костра, сидели рыбаки и, обжигаясь, из одного котла хлебали горячую уху.

Вперед, на дорогу, вышел коренастый, плечистый молодец. Завидя атамана, он стал перед лошадью, пламя костра озарило его сильное тело.

— Ну, что скажешь, молодец? — добродушно спросил атаман парня. — Кто ты такой?

— Еремка, строгановский смерд. Батько, возьми меня до своего войска. Сказывали, что казаки на Кучумку собрались войной. Возьми!

— Что ж, можно и взять! — охотно отозвался Ермак. — Но повремени, придет час, позову!

— Ой ли! — радостно вскрикнул рыбак.

— Слово мое твердо, а теперь сойди с дороги! — сказал Ермак и перебрал удила.

— Браты, а вы к нам ушицы похлебать! — послышались теплые голоса. Атаман усмехнулся и ответил:

— Глянь, сколь нас. Из одного котла такую ораву не насытишь, а брюхи у нас о-хо-хо, дай боже!..

Раздался смех, и казаки тронулись дальше. А Ермак все думал: «Сколь много плохого и темного на Руси, а все ж она самая прекрасная на свете! Народ извечно похолоплен. Смерды! Но сила в них есть непомерная…»

Ему вспомнился спор с Максимом Строгановым, угощавшим его чаркой аликанта. Максим говорил:

«Пей за крепость нашу на земле! Отныне и до века текла тут Кама-река, отныне и до века хозяйствовать тут нашему роду и перевода ему не будет вечно».