Эпос хищника. Сборник

– Что, отец, на опохмел собираешь? - поинтересовались широкие джинсы.

Порфирич попытался собрать мысли, бродившие вразнобой по голове: как лучше ответить - на опохмел или по бедности? Что понравится джинсам? Но думать не получалось, а голова сама собой энергично и размашисто кивнула. И осталась в этом положении - поднять взгляд на обладателя джинсов Порфирич не решался, боясь спугнуть удачу. Даст! Этот точно даст! Так говорят, когда хотят дать.

– Слышь, говорю, отец, чего побираешься? Работать надо.

Порфирич вздохнул.

– Чего не работаешь? Не крутишься? Пошел бы там грузчиком, тыр-пыр, заработал бабок, поторговал сигаретами, еще заработал, потом ларек бы открыл свой, а? Время сейчас самое то. Ты меня вообще слушаешь?

Порфирич на всякий случай кивнул. Голова неожиданно прояснилась. Хорошо тебе крутиться. Молодому, здоровому. С часами. Если есть на что опереться и от чего оттолкнуться. Если знать, что делать и в какую сторону крутиться. Если все друзья крутятся. Если сам шофер своей жизни. Да еще другими рулишь запросто. Если есть где мыться. Порфирич уже понял, что денег не будет, но уйти посреди разговора было неудобно.

– Возьми это, - Широкие джинсы вдруг достали багровый кожаный кошелек и вынули бумажку. - Подарок.

Порфирич недоверчиво протянул ладонь - бумажка была большая. Неужели червонец? Он непроизвольно отдернул руку, тщательно вытер ее о штаны и только после этого с глубоким уважением взял бумажку.

– Спасибо, сынок, спасибо, дай те Бог Христа!

– Будь! - отрезали широкие джинсы и, прежде чем Порфирич набрался смелости взглянуть в лицо благодетеля, скрылись в толпе.

Пальцы Порфирича теряли чувствительность постепенно. Еще на заводе они превратились в замасленную рабочую мозоль. А когда Порфирич начал вести кочевой образ жизни, еще и покрылись слоем грязи. Но даже сейчас он чувствовал необычную шероховатость бумаги. Неужели червонец? Мысли приобрели ясность и летели узкой вереницей, разминаясь, как солдаты на утренней пробежке вдоль казарм. Порфирич поднес бумажку к глазам. Как живая, на Порфирича зыркнула с бумажки обрюзгшая самодовольная харя, формой напоминающая хорошо отмытую серую картофелину. По бокам хари во все стороны вились длинные, как у бабы, волосы, а высокий лоб вздымался и далеким горизонтом переходил в лысину. Но страшнее всего были глаза - они сверлили Порфирича насквозь неприятным свинцовым взглядом.

– Опять допились до горячки, - сказал Порфирич и испуганно спрятал бумажку за пазуху.

Минуту он стоял так, но вокруг все было обыденно, чертики и червячки не беспокоили. Порфирич снова достал бумажку и смело взглянул на поганое лицо.

– Иностранец, - безошибочно определил он. - Ишь как глаза пучит. Иностранца всегда по глазам узнаешь, даже если молчит и одет по-нашему. Наши так не смотрят. Наши всегда смотрят, кому бы в рыло накидать. Или как бы не схлопотать в рыло. Это уж как выйдет - или-или. А этот гад смотрит и не так, и не эдак. Ровно он смотрит, будто со стороны. Они всегда так со стороны глядят, как наши друг другу рыла месят. На то и иностранцы.

Порфирич с трудом оторвал взгляд от круглых пронзительных глаз и оглядел бумажку. Там повсюду в каждом углу была написана цифра "100".

– Что же это за черт? Мож, долларка? Нет, долларка должна быть зеленая, а эта серая.

Порфирич перевернул бумажку - на другой стороне она была действительно зеленая.

– Там долларка, а тут нет, - удивился Порфирич. - Пойти спросить у кого? Нельзя, отберут долларку нашу.

Порфирич опасливо оглянулся, и в шее снова закололо. Вдруг как вернется тот в джинсах и потребует назад? Перепутал, бедняга.

– Сирень, сирень, девочки! - сказала бабулька у левого уха. - Подходим, берем!

Или подождать его да вернуть? Вдруг не его долларка, а чужая? Порфирич стал чесать в затылке - там как раз чесалось. Подождать здесь или пойти? Бабулька охнула и торопливо сгребла в охапку журчащие кулечки с темными подсохшими ветками. Толпу рассекали плечами два серых жилета. Порфирич быстро зашагал прочь к дальним ларькам.