Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе

Вдобавок ходили целые легенды о его любовных похождениях. Репутация распутника в прошлом (и даже в настоящем) в те годы не обязательно делала мужчину недостойным женихом в глазах родителей и общества в целом. Сэр Джон Шелли двенадцать лет состоял во внебрачной связи с замужней леди Хаггерстон (сестрой морганатической жены принца-регента миссис Фитцерберт) к тому дню, когда сделал предложение богатой наследнице Фрэнсис Уинкли, но сосватавшие их его близкие друзья лорд и леди Сефтон, похоже, не придавали этому ни малейшего значения. В точности так же и тот факт, что избранник леди «Гаррио» Кавендиш лорд Гренвиль Левесон-Гоуэр («необычайно красивый» младший сын маркиза Стаффорда) имел двух внебрачных детей – и не от кого-то, а от ее же тети леди Бессборо, – не вызвал возражений отца Гаррио против их помолвки. Свадьба состоялась в 1809 году с полного родительского благословения со стороны обеих семей. Гаррио даже стала одной из целого ряда дам эпохи Регентства, принявших под семейный кров «естественных», как тогда говорили, детей своего мужа, – и это считалось в порядке вещей и делалось с улыбкой и распростертыми объятиями, если, как в данном случае, эти его дети были добрачные.

На самом деле юные дамы эпохи Регентства, искавшие себе мужей в круговерти сезона, были куда менее наивными по части интимных дел, нежели заставили нас полагать пришедшие им на смену чопорные представительницы Викторианской эпохи. В 1808 году, вернувшись с гостевой охоты, граф Спенсер не преминул в деталях рассказать незамужней леди Саре, кто там еще был: любовница хозяина и ее многострадальный супруг; бывшая куртизанка в сопровождении «естественной» дочери ее покойного мужа от другой женщины; и еще целый рой детей, в происхождение которых он предпочел не вдаваться. «Самый подходящий для тебя набор людей!» – весело отреагировала его дочь, прежде чем пересказать этот анекдот своему брату Бобу. Вот и Гаррио наверняка знала о пятнадцатилетнем романе лорда Гренвиля со своей тетей задолго до выхода за него замуж, даже если и не одобряла этой их связи.

С учетом этого не удивительно, что у Чарльза за шесть лет вдовства была пара любовных связей, но вот то, что кое-какие его интрижки всплыли, бесспорно, причинило ущерб его репутации, как и, в целом, не всегда подобающее дипломату поведение. О его романе с герцогиней де Саган на континенте было общеизвестно (в том числе и венской тайной полиции, отслеживавшей каждую его ночь в ее будуаре), да и на родине он как-то раз вызвал весьма недовольные комментарии в свой адрес после того, как воспользовался якобы давкой на выходе из театра для того, чтобы прижаться к дочери одной графини. Также ходили легенды о его уличных драках с венскими кучерами и беспробудном пьянстве, из-за которого он как-то ночью проспал воров, вынесших из его дома все ценное. Еще сообщали, что под его началом британское посольство превратилось в «en bordel et en trîpot» [26]. Если именно об этих его привычках сообщали миссис Тейлор авторы анонимок, нет ничего удивительного в том, что она осуждала их как «неправильные», – другие так и вовсе предпочитали эпитеты посильнее, например, «постыдные».

По поводу его характера адвокат выстроил в суде и вовсе вдохновенную защиту, указывая на «самые трудные и почетные должности» и многочисленные награды и знаки отличия его светлости, – и не суду ставить под сомнение его честь и достоинство. Его светлость прославился доблестью и отвагой на полях сражений и сделал выдающуюся военную карьеру. И, хотя последними дипломатическими назначениями он отчасти обязан политическому влиянию своего сводного брата, даже герцог Веллингтон, будучи, по словам адвоката, «не особо расположенным к этому человеку», вынужден был признать, что Чарльз оказался «отличным послом, добыл информации больше и проник в тайны иностранного двора глубже, чем кто бы то ни было». Конечно, лорд Каслрей, очевидно, полностью полагался на дипломатические способности младшего брата, даже если какие-то аспекты его личного поведения, включая, возможно, и охоту за богатой наследницей, и выводили его из себя.

Родных потенциального жениха ничуть не радовала драма, в которую все они оказались втянуты по прихоти Чарльза, вдруг увлекшегося Фрэнсис Энн. Вся история представляла собой сплошное неудобство, чтобы не сказать неловкость, до такой степени, что премьер-министр кабинета тори призывал своего министра иностранных дел держаться подальше от судебных слушаний и сделать все для того, чтобы и Чарльз в них не впутывался. Да и сам лорд Каслрей желал теперь лишь одного – избежать любых дальнейших «выставлений в ложном свете и, возможно, свежих убийственных подробностей», особенно в части стойких слухов о наследственной «невменяемости» рода Стюартов. Миссис Тейлор полагала, что ограничить в правах следует отнюдь не единственного члена их семьи, и утверждала, что пятью годами ранее Стюарты столкнулись с той же проблемой перед выходом замуж леди Октавии, одной из их младших сестер.