Эпицентр

— Всё чрезвычайно интересно, — заявила дамочка и указала на зеркало. — Что ты видишь?

— Грязь не отмылась до конца.

Лизавета Наумовна улыбнулась.

— Эта, как ты выразился, грязь — вещество с аномально высокой чувствительностью к сверхэнергии. Полноценных накопителей или детекторов на его основе пока не создали, а вот для диагностических целей оно просто незаменимо. Человек в ванне обращается к сверхсиле, и на коже остаётся проекция его входного энергетического канала. Знаешь, как она обычно выглядит?

— Нет, — сказал я, заранее готовясь к дурным новостям.

— В идеале — это круг, но идеальная форма наблюдается только у операторов, прошедших инициацию в семнадцатом румбе. У остальных форма в той или иной степени искажена, в особо запущенных случаях появляются боковые отростки, как у кляксы. Имеет значение и расположение. На первом витке оно соответствует классической точке третьего глаза, к шестому опускается в район сердца. На двенадцатом размещено между пупком и тем местом, о котором ты сейчас подумал.

В голове и в самом деле мелькнула дурацкая мыслишка о мужском достоинстве, и я поспешил спросить:

— А со мной что?

— Первый раз тебя зацепило на первом витке. — Острый, выкрашенный розовым ноготок Лизаветы Наумовна легонько кольнул чуть ниже правого виска. — И твоя природная чувствительность не имеет к этому никакого отношения, явно просматривается внешнее воздействие. Инициации не случилось, но ты соприкоснулся с энергетическим полем, пошла затяжка.

Я посмотрел в зеркало и невольно скривился. От глаза серые разводы спускались по шее к правой ключице и плавно заворачивали к сердцу, чтобы от него уйти к печени, сконцентрироваться у пупка и дать отросток к бедру.

— К идеальной форме твой канал привести не получится при всём желании, но и оставлять его в таком виде точно нельзя. Искривление и размытость порождают турбулентность входящего потока и проблемы с фокусировкой исходящего.

— А что-то вообще можно сделать? — с надеждой спросил я.

Лизавета Наумовна расстегнула застёжку золотого браслета и стянула его с тонкого запястья, после указала на кушетку.

— «Что-то» можно сделать всегда. Но ни верхнюю часть проекции, ни отросток от девятого до десятого витка трогать не возьмусь — просто не представляю, чем это может обернуться. А вот центральную часть канала привести в порядок, пожалуй, всё же реально. Чудес не обещаю, но хоть зачёты сдашь, не отчислят за неуспеваемость.

Дамочка закатала рукава белого халата, положила левую ладонь на мою ключицу, а в правой зажала химический карандаш, помусолила его грифель и попросила:

— На вдохе втягивай сверхэнергию. Давай!

Я выполнил распоряжение, ощутил тёплую волну, и сразу — холодом протянулась по коже карандашная отметка. Так дальше и пошло, буквально: дышите — не дышите. Лёгкое покалывание и жжение почти не беспокоили, да и линии на коже зудели только при отрисовке; сбиваться в самом конце обследования начал совсем по другой причине. Сначала Лизавета Наумовна до предела сдвинула вниз простынку, а затем её ладошка и вовсе сместилась от пупка к паховой складке. Не могу сказать, будто приток крови к известному месту придал мне вид откровенно непотребный, но и незамеченными эти метаморфозы не остались.

— На правах лечащего врача настоятельно рекомендую завести девушку, — заявила дамочка, завершив разметку.

Я покраснел как варёный рак и через силу выдавил из себя:

— У меня есть девушка…

— Тогда и вовсе непонятна столь бурная реакция на прикосновение посторонней взрослой женщины.

Тут уж я не удержался и фыркнул.

— Скажете тоже — бурная! Да и какая тут ещё реакция может быть? Живой же человек, не машина железная!

Выдав сию сентенцию, я напрягся в ожидании резкой отповеди, но Лизавета Наумовна только рассмеялась. Её грудь заколыхалась под белым халатом, и сохранять показную невозмутимость стало совсем уж невмоготу; ладно хоть простынку на место вернули.

— Ох, Петя, насмешил! Но знаешь, начни ты уверять, что я никакая не взрослая женщина, а вполне ещё юная девица, мигом вылетел бы за дверь! — Дамочка отсмеялась, вытерла выступившие в уголках глаз слезинки и потребовала: — Переворачивайся на живот!

Со спиной она закончила куда быстрее, но одним только карандашным наброском дело не ограничилось, дальше меня начали расписывать тушью. Расписывать — в прямом смысле этого слова: разные линии и зоны закрашивались разными цветами, так что в итоге получился жгут из синих, зелёных, красных и чёрных прожилок, где преобладали два последних оттенка, при этом алыми выделялись отдельные тонкие нити, а чернел общий фон. Синева же присутствовала преимущественно в окантовке, зелень доминировала на переходе от ключицы к сердцу и в районе пупка — то есть строго по центру тела и больше нигде.

Припухшая кожа чесалась и зудела, но болезненными эти ощущения счесть было всё же нельзя, обеспокоило меня совсем другое.

— А это надолго?

Лизавета Наумовна приложила палец к одной из последних линий и сказала:

— Подожди минут пять, сейчас краска подсохнет, и можно будет одеваться. На сегодня всё.

— Да нет, рисунок долго теперь нужен будет?