Эпитафия

Мне трудно сказать, что я не верю в Бога, потому что каждый день сталкиваюсь с его ненавистью. Достаточно один раз взглянуть на этот мир, чтобы понять – этот ребёнок не был желанным.

Жизнь берёт заложников, но не оставляет выживших. Она ведёт войну на истребление.

Отказ от веры в Бога не означает отказ от веры вообще. Остаётся множество различных конфессий: гуманизм, искусство, прогресс, справедливость, государство, народ и т.д. Отказ от веры вообще означает тотальное отречение от всего человеческого, но и здесь тяжело противостоять соблазну поверить в свой отказ верить.

Мы знаем слишком много. Какой-то учёный, рассуждая о нелепости религиозной веры, приводил в пример коллегу-астронома, который изучал планеты и звёзды возрастом в несколько миллионов лет, но при этом был убеждён, что Земле, согласно Библии, где-то шесть с половиной тысяч. Уверен, что это иллюстрация не столько логики религиозной, сколько логики человеческой. Неудобные для жизни вещи мозг сам вытесняет на задворки сознания, лишь бы продолжать жить как ни в чём не бывало. Как можно волноваться о чём-либо, зная о своей смерти? Или о самой концепции бесконечности? Или о космосе? Или о своей беспомощности перед лицом жизни? Достаточно лишь дать ход хотя бы одной из этих или многих других мыслей, чтобы обнаружить всю ироничную самозабвенность человека. Земле и правда далеко не шесть тысяч лет, но и жизнь далеко не так хороша или ценна, как мы привыкли о ней думать. Уверен, что этот учёный, являясь астрономом, продолжает расчёсываться. Подумать только: знать о существовании бесчисленных галактик, звёзд и планет, о непроглядной космической тьме, и несмотря на это следить за причёской.

Мечтаю о поколении, для которого слово «человек» будет оскорбительным.

Мы были едва знакомы, и она предложила мне себя. Но после её рассказов о своих проблемах я невольно принял роль проповедника. Стоит ли говорить, что до её предложения дело так и не дошло: невозможно выйти из храма и завернуть в бордель.

Чем больше хожу в театры, тем сильнее презираю театральную публику. Воздух так насыщается снобизмом и самодовольством, что становится невозможно дышать.

Самоубийство – непозволительная роскошь для меня. Мне ещё нужно оплакать слишком многое.

Семя мудрости взрастает только на засоленной земле. К тому же это единственное семя, способное на ней взойти, и единственная почва, из которой оно всходит.

Молодость – пора ошибок, старость – пора сожаления. Молодой, полный сожаления, стареет раньше, чем старый, но готовый для новых ошибок человек.

Писать для меня – все равно что выташнивать мысли. Это не удовольствие, это прямое следствие недомогания.

Все мы носим траур по несбывшимся мечтам и надеждам. Для нас они куда реальнее других людей, потому что было время, и мы ими жили, утешались ими так, как не смог бы утешить нас ни один другой человек. Мы долго их консервировали, солили и перчили по вкусу, но оказалось, что это всё было зря. В конце концов так можно сказать про что угодно, от возникновения вселенной до выбора носков: «зря».

Слишком многое в жизни опирается на чудовищную предпосылку, что людям вообще хотелось бы жить. Имей они возможность оценить другие перспективы, я уверен, они бы удивились, что кто-то вообще может сознательно предпочесть рождение.

Никому не повезло не родиться. Грустно и смешно.

Моё мировоззрение – сундук с бесконечным двойным дном. Сначала я верил в Бога, потом отрёкся – следующее дно. Я верил в гуманизм, искусство, всю прочую чепуху – следующее дно. Перестал в это верить, потерял веру в ценность жизни как таковой – следующее дно. Нашёл в жизни эстетический смысл и своеобразную глубину – следующее дно. Снова перестал доверять жизни и ударился в пессимизм – следующее. Последние две фазы у меня зациклены, они дополняют друг друга, как инь-ян. К этому можно и свести всю жизнь – постоянное пробивание дна.

Больше всего в Камю меня удивляет то, что его абсурд не чёрного цвета безысходного отчаяния, а золотистого цвета алжирского солнца. И всё же его оптимизм этим же солнцем и ослеплён.

В привязанности к жизни есть что-то от мазохистской привязанности лакея к господину – он благодарен даже за розги, в первую очередь за розги.

Меня не столько раздражают религиозные фундаменталисты, сколько атеисты, не желающие разглядеть в религии ту глубину, которая ей присуща. Насмехаться над потерей Бога может кто угодно, но оплакать Его решаются жалкие единицы.

Существовать исключительно мыслями, лишь изредка позволяя себе отвлечься на жизнь.

Моя тень куда реальнее, чем я сам. Иногда мне кажется, что это она меня отбрасывает, а не наоборот.

Перед входом в квартиру чувствую физическое напряжение. Мне здесь не место: ни в квартире, ни где-либо ещё.

Я не верю тому, кто гордится своей национальностью. Ватники в России, реднеки в США, другие ура-патриоты не поняли суть своей принадлежности к тому или иному народу. Национальность – не предмет для гордости. С национальностью можно только смириться и нести её, как крест.