Эпитафия

Признался ей в своей бесконечной любви к Чорану. Она сказала, что он часто противоречит сам себе. Сначала я пытался понять в чём именно, ведь его работы далеки от академизма. Так и не понял, о чём она говорила, но подумал, что она может быть права. Это очень в его стиле.

Мало книг оставляют настолько же опустошающий след, как «Дорога» Маккарти. После прочтения хочется вырыть себе глубокую яму, лечь в неё и ждать.

Ницше пишет, что променял бы все веселье Запада на русскую тоску. Так вот, как эта тоска называется: «русская».

Достоевский считал, что экзистенциальное мышление более свойственно русскому человеку. У других народов оно проявляется только во время потрясений и катастроф, но жизнь в России – уже потрясение и катастрофа. Страна-мазохистка, народ-мученик.

Знал ли демиург про аборты, когда отправил к Марии Гавриила с Благой Вестью?

Её существование исчерпывалось одним словом – «добродетель». Это меня поражало. Я задавался вопросом: как у неё это получается? Ответ оказался простым – она очень рано пристрастилась к алкоголю.

Сумасшествие – на удивление редкий феномен. Уверен, что человеку более чувствительному достаточно просто оглядеться вокруг, чтобы сойти с ума.

Цель: жить настолько отвратительно, чтобы даже Чёрный человек не захотел со мной разговаривать.

Нет такого замысла, который человеку не удалось бы испортить.

Я был бы куда счастливее, если бы по какой-то волшебной причине не мог задавать вопросы, начинающиеся со слова «зачем».

Предпочитать – пожалуйста, но никогда не «желать».

Одиночеству я обязан одновременно лучшими и худшими моментами своей жизни. Я – свой лучший собеседник, я же свой самый непримиримый враг.

«Мир заключают с врагами, а не с друзьями». Заключают ли мир с собой? Только через посредственность.

Для принятия большинством правда должна быть дистиллирована. Лучше всего воспринимают голую правду только потенциальные отшельники.

Окурки на асфальте придают ему чувство жизни, поэтому я всегда доношу их до урны.

Сквозь произведения Кафки сочится болезненный невротизм автора. Его творчество – автобиография страдания.

Не верю в Иешуа Булгакова, но в правдивость поэмы о Великом Инквизиторе верю больше, чем в Новый Завет.

Достоевский был готов ополчиться даже против правды, будь она против Христа. Я готов ополчиться против правды, будь она против Достоевского.

Язык – ровесник мыслей, поэтому он лучше всего подходит для их выражения. Но чувства во всей их полноте способна выражать только музыка.

Начинать каждое утро обращением ко всему человечеству: «Once more unto the breach, dear friends».

Никогда в истории человечества уже не будет такого же захватывающего приключения, как ХХ век.

Читая исторические книги, тяжело поверить, что люди и правда были настолько глупы. Куда легче поверить в это при чтении новостных заголовков.

Мы целовались: мои руки крепко сидели на её талии, её руки сжимали мою шею, а открытыми глазами мы смотрели друг на друга. Никто из нас не верил, что другой не захочет убежать. Я не верю до сих пор.

Жизнь и смерть – женщины. Ревностно соревнуясь за внимание, каждая выглядит более привлекательной только на фоне своей соперницы. Как и со своими возлюбленными, я разочаровался в них обеих.

Каждый раз уверяешь себя, что хуже уже не будет. Каждый раз зарекаешься.

«Дыру размером с Бога» невозможно залатать или хотя бы скрыть. Вот и ходишь, как дурак, дырявый.

Каждый день я улучшаю навык подрывания собственных желаний. Когда-нибудь я стану настолько хорош в этом, что заморю себя голодом, как Симона Вейль.

Как и любой другой человек, я обладаю определённым содержанием. Но то ли главы не дописаны, то ли разбросаны не в том порядке.

Чувствую себя как дома только «на вершинах отчаяния».

Дело не в «потерянном поколении», дело в тех, кто в силу своей природы теряется в любом поколении, будь то Великая Депрессия или Великое Изобилие. Они оторваны не только от своего поколения, но и от всего остального: семьи, общества, политики, высокого искусства, отношений, самих себя в конце концов. Литература для них не прихоть, а костыль.

Больше всего меня пугает искренний оптимизм. До какой степени нужно отчаяться, чтобы поверить в возможность хоть малейшего движения к лучшему?

Любому порядочному человеку стоит хоть раз посягнуть на свою жизнь. Иной депрессивный откроет в себе бесконечное жизнелюбие, иной счастливый с удивлением обнаружит, что продолжать жить ему решительно незачем.

Быть душераздирающим, как «Последняя лента Крэппа».

Меня поразила мысль о том, что страдание – не присущее исключительно жизни свойство, а что оно существует само по себе, живое лишь способно уловить те волны, на которых страдание вещает. Я уже видел плачущее человечество, но я ещё не видел рыдающего космоса.

Бодлер дал мне исчерпывающее определение: «монах, забывший Бога».

Одиночество – странная штука. Собери одиноких вместе, и они останутся также одиноки, потому что причины, обрекшие их на одиночество, не залатывают друг друга.