Епистинья Степанова

Знакомое всем ощущение: отвлечет праздничное нарядное зрелище от забот, вернет в счастливое детское беззаботное состояние, но, как и все в жизни, к сожалению, зрелище кончается, и обступают со всех сторон тягостные невеселые дела, хлопоты, возвращается действительность, словно надевается опять на шею потный, трущий, тяжелый надоевший хомут, кончается сказка.

Епистинья заторопилась из Ростова домой, и когда дочь обиженно укорила ее, что она ее бросает, уезжает, Епистинья вздохнула:

«Варя, да ведь у меня дети. И внуки… А ты уж большая. Живешь лучше всех».

Студент Павлуша

Обо всех сыновьях болела душа у Епистиньи — никому из них пока не удалось устроиться в жизни надежно, крепко, счастливо; каждый из них будто бы пережидал трудное время, надеясь, что настоящая жизнь начнется попозже.

Жизнь детей улучшалась, но медленно и, похоже, не очень складно, потому что появлялись они в хате озабоченные и совсем не такие окрыленные, ликующие, какими были в детстве.

Да и не у всех детей дела шли хорошо: у кого получше, а у кого — хоть волком вой. Сейчас особенно тяжело приходилось Павлику.

Он поступил в педагогическое училище в станице Брюховецкой, это километрах в пятнадцати от Тимашевской. Голодно ему там, и на выходной, на праздники он приезжает домой: прицепится на подножку товарного поезда и едет, если не сгонят, или — пешком по шпалам, в мороз, в гололед. Появляется в хате весь застывший, обмороженный, голодный — смотреть невозможно без слез.

Муж Валентины Иван Коржов приехал в 1937 году в Брюховецкую в командировку и решил навестить своего шурина. Вызвал его через директора: вошел Павлик в старой латаной телогрейке, брюках с пузырями на коленях, ботинках с отставшими подошвами, подвязанными веревочками. Студент педагогического училища… Павлик не унывал, улыбался. Напуганный неожиданным визитом офицера НКВД, директор хвалил его: настойчивый, пишет стихи в стенгазету, будет поэтом… Иван купил шурину новые ботинки, которыми Павлик очень гордился, говорил, что он в них как будто сразу подрос и стал красивым.

Стихи Павлик любил сочинять, он и домой в письмах иногда писал:

Ветер за окном свистит и завывает,
А Павлик ваш голодный засыпает…

Эти стихи очень трогали Верочку, она собирала кое-какие продукты и отправляла брату посылочку.

Брюховецкая была еще более захолустной станицей, чем Тимашевская: пыльные улицы, хаты-мазанки, камышовые изгороди, на улицах — стаи собак.

Руководители педагогического училища в Брюховецкой действовали житейски обоснованно и просто: зачисляли на первый курс практически всех желающих, потому что отобрать из хуторских и станичных ребят, увидеть в них будущих учителей представлялось невозможным. В ходе учебы, после первых экзаменов, слабые и случайные отсеются, а останутся толковые, способные, упорные.

В классах сидело человек по семьдесят, плечом к плечу усаживались за парты, не хватало учебников, тетрадей, простейших пособий, а общежитие и вовсе нагоняло тоску. В старой хате-мазанке стояли в два ряда придвинутые вплотную друг к другу топчаны, между рядами оставался узкий проход, на топчанах сложены мешки, узлы, свертки, самодельные чемоданы-сундуки, телогрейки, буханки хлеба, дыни, иные спали и под топчанами на полу, в проходе. Не было ни одного стола и стула.

В такой вокзальной суете ребята становились раздражительными, по пустякам спорили, ссорились, готовиться к занятиям было невозможно; первые бегуны схватились за свои котомки.

С Павликом учился его товарищ из Тимашевки Александр Томилко, вместе ездили они домой на товарных поездах, ходили по шпалам, с опаской вглядываясь в заросли терновника по обочинам — там водились волки. Однажды зимой, когда шли домой, Саша обессилел, закоченел, потерял сознание, и Павлик нес его до дома на спине.

Через год училище в Брюховецкой закрыли, а студентов распределили по другим училищам Кубани. Павлик и Саша Томилко попали в станицу Ленинградскую, это уже далеко от дома, пешком не придешь. Училище в Ленинградской значительно лучше, чем в Брюховецкой, больше, чище, светлее. На фотографии этих лет Павлик одет получше, он в добротном костюме, ведь в 1937 году выдался хороший урожай, и Филипп с Николаем помогли брату.

Очень любил Павлик спорт: поднимал гири, играл в футбол. Удар у него был пушечный. Томилко рассказывал: «Руки у него — во, ноги — во, как даст — штанга пополам!» Перед футбольным матчем девушки спрашивали: «А Степанов будет играть?» Если Павлик играл, тогда шли.

Но девушки у Павлика не было, он был молчалив, да и дружили тогда парни с девушками в училище «хором», не разбивались на пары.

Ваня и Ольга

Отношения Епистиньи со взрослыми детьми в главном сложились ясными, уважительными, равными. Дети были понятны ей в своих желаниях, своих жизненных трудностях, охотно рассказывали ей о себе, а если что и не рассказывали, то не из недоверия к ней, а потому, что это были детали, особенности их профессии.