Епистинья Степанова

Вскоре Филипп женился на Александре Моисеевне Бречко, Шуре, работящей до самозабвения, скромной женщине. Она недавно приехала с родителями из Воронежской области, там остался ее муж, жизнь с которым не получилась… В эти годы на Кубани появляются тысячи переселенцев: слишком много народу унес голод, много казаков, иногда целые станицы были сосланы. А с Севера вербовали крестьян на Кубань. В стране шло великое насильственное «переселение народов».

«Свадьбы никакой не было. Филя привел меня к себе домой, и мы стали жить совместно с его матерью, братом и сестрой», — рассказывала позже Александра Моисеевна.

С матерью, братом и сестрой: в хате Епистиньи остались к этому времени Филипп да Верочка с Сашей-Мизинчиком, Ваня работал уже заведующим Домом пионеров в Тимашевке, Илюшу взяли в армию, Павлуша поступил в педагогическое училище.

В 1937 году у Филиппа и Шуры родился сын Женя… В этом году на Кубань обрушился невероятный, невиданный урожай. Хлеба на трудодни давали столько, что от него уже отказывались — некуда девать. Подъезжали арбы к хатам, и, не спрашивая хозяев, зерно ссыпали грудой у подворья. Долго-долго не получали позже такого урожая и такой оплаты, но этот год заложил основу мифа о сказочно богатой, сытой, беззаботной, счастливой жизни колхозников на Кубани. И после войны поскакали по экранам нищей страны мифические «Кубанские казаки». Не существовало никогда показанной в кино жизни, а кубанские казаки, еще оставшиеся от войн и расстрелов, померзли, поумирали с голоду в бараках на Севере или тосковали по родине в чужих странах. Фильм хорошо выразил лишь давнюю народную мечту о счастливой жизни.

В районе, как и по всей Кубани, решили в конце тридцатых годов снести мелкие хутора, в число которых попал и Шкуропатский. Жителям мелких хуторов колхоза «Первое Мая» отводили участки на хуторе Волховом, который переименовали в хутор Первое мая. Здесь располагался центр колхоза, потому что этот хутор стоял ближе к Тимашевской. Отвели участок и Филиппу; стали готовиться к постройке новой хаты.

Казалось бы, на редкость благополучный год для колхоза. Но происходили и странные события: на Шкуропатском арестовали и увезли ничем не выделявшегося мужика Отрошко, двух поляков-сапожников, затем бухгалтера Болтгалова Петра Васильевича, которого все особенно жалели. Он был из обрусевших латышей, хозяйственный, умный крестьянин. И сейчас еще о нем вспоминают: «Он у нас был как отец хутора: и посоветует, и научит, и расскажет… Забрали как шпиона. Люди же ничего тогда не понимали, всего боялись. Между собой жили дружно, а как из района кто приедет — все, молчок».

В гостях у Вари

Валентина поступила в Ростове-на-Дону в педагогический институт. Вышла замуж. Ее муж, Иван Иванович Коржов, работал заведующим бюро ЗАГС, которые тогда входили в систему НКВД. Вскоре Иван Коржов перешел в органы НКВД, ему присвоили офицерское звание. Жизнь Валентины материально заметно улучшилась: у нее появилась квартира, множество платьев, туфель.

Не захотела она быть Варварой-великомученицей, выбрала судьбу учительницы Валентины, жены офицера.

Муж часто уезжал в командировки: у «органов» было много работы. Возвращаясь, он ничего не рассказывал, по ночам иногда не спал, курил, ходил по комнате. Валентина ждала ребенка, боялась первых родов, ее беспокоили частые отлучки мужа. Она написала жалобное письмо матери, пригласила в гости.

Епистинья поехала к дочери в Ростов. Впервые за долгие годы ехала она тем путем, которым девочкой шла с отцом, матерью, братьями и сестрами вслед за арбой на Кубань. Вроде бы не так уж давно это и было, а позади — целая жизнь!

Валентина встретила мать на вокзале, не без гордости показала квартиру, одежду, пожаловалась на жизнь, на мужа, поплакалась. Епистинья успокаивала дочь, давала советы, утешала: «Думаешь, мне самой сладко? Михаил и выпивал, и за чужими жинками ухаживал, а без него, знаешь, как плохо». Сегодня Валентина Михайловна с улыбкой рассказывала об утешениях матери, она-то знала отца. Если бы все мужчины так «выпивали и ухаживали за чужими жинками», как их добрый отец!

Валентина пригласила мать в театр «Музкомедия» на спектакль «Сорочинская ярмарка». Смотрела Епистинья восторженно и простодушно, как смотрели спектакли на хуторе в бывшем генеральском доме; когда мужик зацепился широченными штанами за кол плетня, она громко рассмеялась:

«Ой, Боже ж мий, мотнею зачепився!..»

На нее с улыбкой оглядывались ростовские зрители.

«Мама, ну что же вы так громко…» — забеспокоилась Валентина.

«Я и забыла, что не одна», — прошептала Епистинья.

Когда занавес закрылся, Епистинья вздохнула:

«Пока сидели и смотрели, когда сцена открыта — красиво, как в раю. А сцена закрылась, и опять сердце обливается кровью…»