Епистинья Степанова

Если закрыть глаза, присев на скамеечку в хате, то доносившиеся с подворья голоса внуков уводили в то время, когда сыновья были еще маленькими и так же вот бегали, шумели, смеялись, то и дело обращаясь за чем-нибудь к матери. Вот забегают в хату, голоса, топот ног. Сыночки мои!..

Но, открыв глаза, видела внуков, а сыновья смотрели с фотографий на стенах. Сколько раз так было: лишь забудется ненадолго, только лишь удастся поверить на минутку, что не ушло время, что сыновья живы и не было войны, как возвращение к сегодняшнему еще больней жгло душу до физической нестерпимой боли. Епистинья плакала.

Дети, думая, что бабушка плачет из-за их шума и беготни, сразу замолкали и тихонько, разговаривая шепотом, шли к двери.

Епистинья улыбалась им, утирала слезы, начинала расспрашивать, вникать в их детские забавы и развлечения.

«Бабушка, вы не из-за нас плачете?» — спрашивали более деликатные девочки.

Вместе с Николаем

В 1951 году Николай решил переехать с семьей в районную станицу Тимашевскую. На хуторе была лишь начальная школа, окончив которую, дети ходили в станичную школу, а это пять-шесть километров. Тяжело было и самому Николаю, особенно зимой и в распутицу, ходить на пенькозавод. Рана не заживала, он по-прежнему ходил с палочкой; набегали годы.

Домик в станице он присмотрел на берегу Кирпилей, а через речку, на другом берегу, стоял завод, перерабатывавший коноплю. В общем-то это не так уж далеко от хутора.

Епистинья сильно огорчилась, когда узнала о замысле Николая. Она привыкла каждый день видеть сына, разговаривать с ним, заботиться о нем.

Николай думал и о матери. Он предложил ей переехать с ними и жить вместе.

Епистинья понимала, что Николаю непросто было предложить ей это. Домик маленький, в семье и без нее пятеро; но дело даже не в тесноте, Николай рассчитывал сделать пристройку. Непростыми всегда складываются отношения снохи и свекрови. Епистинья — мать, Дуня — жена, и у каждой были свои отношения с Николаем. Дуня ревниво относилась к Епистинье, видя, как бережно обращается Николай с матерью, и поэтому не выражала радости и желания жить с нею вместе. Николай настойчиво уговаривал жену.

Не хотелось, неловко было Епистинье уезжать из своей хаты, оставлять Шуру и внуков Жорика и Женю. Ведь она же сама уговорила Шуру не выходить замуж, а тут бросает ее. Да и к хате привыкла, к подворью, соседкам, к хутору.

Но и зимние вечера и ночи стали все более длинными, невыносимыми. Одна, без поддержки сына сможет ли она нести свою ношу, крест свой?

Посоветовались, поговорили, обсудили и решили так: зимой она будет жить у Николая, на лето возвращаться на хутор.

Николай продал на хуторе хату, корову и переехал с семьей в Тимашевскую. А как наступили холода, собрала Епистинья в чемодан вещички, письма сынов с войны и пошла зимовать к Николаю.

«Осенью бабушка приезжала к нам, — рассказала Людмила. — Мне помнятся долгие зимние вечера, когда все собирались дома, потрескивал огонь в печке, тепло, уютно.

Бабушка любила перебирать в это время фронтовые письма в своем чемодане. Любила просто подержать письмо в руках, затем неторопливо, осторожно передавала мне и говорила: «Люся, почитай, это от Фили… последнее…», «А это — от Васи…», «А это от командира Лисицына… Видно, хороший человек, нашел время написать и поблагодарить за моего сыночка».

Бабушка почти каждое письмо знала наизусть, но всегда просила почитать, а иногда попросит повторить понравившуюся строчку.

Обычно после письма бабушка немного помолчит, а затем начнет вспоминать, как тяжело было жить, не в чем в школу ходить, да и на улицу по очереди бегали: то валенок не было, то сапог.

Вспоминала, как Павлик приехал зимой на каникулы по грязи, на одной ноге галош, а на другой — какой-то тапок, и оба перетянуты веревкой. Наш папа был старший в семье, поэтому то, что он покупал себе новое, осенью, после урожая, всегда отдавал братьям, а маме говорил: «Они на людях находятся, пусть носят, а я и так красивый, ты меня и так любишь».

Часто чтение писем заканчивалось тем, что мы с бабушкой плакали вместе.

Особенно тяжело было для бабушки, когда садились обедать за стол. Бабушка окинет стол взглядом, нет детей, и слезы на глазах, а иногда не сдержится, зарыдает. Папа в такие минуты был очень чуткий к бабушке. Он беседовал, подолгу разговаривал, приводил примеры, и бабушка потихоньку затихала. Слово «мама» отец произносил как-то трепетно, ласково и душевно: «Вы, мама, не расстраивайтесь, нельзя же так терзать сердце…»

Коля, сын мой! Ведь совсем недавно сидели вы все, сыны мои, за большим столом вместе с вашим отцом, и я смотрела на вас, любовалась вами, как будто шептал мне кто: смотри, смотри, недолго осталось тебе видеть их. Не я терзаю сердце свое, это горе мое, беда моя изводит меня днем и ночью.

Деликатная Епистинья чувствовала себя у Николая как бы в гостях и совсем не претендовала на роль хозяйки. Ей хотелось лишь чувствовать рядом присутствие сына, его мужскую поддержку, в скромных заботах о нем хоть ненадолго забывать свое горе, не давать переполненной горечью чаше крениться и плескаться.