Епистинья Степанова

Я проследил за ее взглядом и в многолюдье выделил фигуру мужчины, одетого во все белое и халат. Он опирался на костыли, неуклюже волоча ноги. Черные, смолянистые волосы в беспорядке спадали на лицо, закрывая лоб, глаза. Когда я увидел пышные усы, которые комом гнездились у носа, я уже не сомневался, что это солдат, он участвовал в войне. Я запомнил нос, большой, костистый, горбатый.

Я чувствовал по напряженной фигуре матери, что идет кто-то свой. Виновато, растерянно улыбался и шедший к нам на костылях незнакомец.

— Ну, здравствуй, семья! — как-то вдруг неожиданно говорит солдат на костылях издалека.

Мать подхватилась со скамейки, обхватила лицо отца руками:

— Родной! Где же тебя носило?

Простота, с которой отец обратился к ней, вернула матери привычную простоту, которой отличаются деревенские жители.

Мать разглядывала его долго, пристально, забыв о нас, не чувствуя, что у ее ног путались наша сестра и мы с братом.

— Да все это ничего, ерунда! Все будет хорошо, — говорил отец. — Как же ты управилась с тремя и даже не изменилась?

— Они у нас уже большие! Помогают. Сама я бы не справилась, — сквозь слезы отвечала мать.

Разволновался и отец, начал говорить торопливо и сбивчиво, словно извинялся перед ней.

Сели на скамейку. Отец, вылавливая нас, тыкался в наши щеки усами и не отпускал…»

Из истории болезни Степанова Николая Михайловича:

«Диагноз: множественное слепое осколочное ранение мягких тканей обоих бедер, правого голеностопного сустава и стопы с повреждением костей. Ранен 8.Х — 44 г. Первая помощь оказана товарищем. 12.Х. сделана операция рассечения раны. Прошел четыре этапа эвакуации. В эвакогоспитале 2040 с 7.1.45 г., г. Кисловодск… Движения в правом голеностопном суставе ограничены. Движения в пальцах правой стопы ограничены. При нагрузке сустав значительно отекает. Опирается на правую ногу с трудом, передвигается с помощью палки. 23 августа 1945 года».

Похудевший, бледный, опираясь на палку, он появился на хуторе.

Свершилось то, о чем Епистинья так молила Бога: к хате, к калитке подошел человек в военной форме. И этот солдат — ее сын. Хоть и не бодры были его шаги, скромна и болезненна улыбка, но это сын, Коля. Родной, долгожданный. Вернулся.

Епистинья обняла сына, и оба почувствовали, как велико, как огромно их горе.

«Коля, что же ты не писал?»

«Не хотел обнадеживать, мама. Думал, не выдюжу».

Прошли в хату, сели, и Епистинья с Колей попытались спокойно посмотреть в глаза друг другу. А в глаза обоим страшно смотреть. Беда так велика, что остается только в нее не верить. Нет, нет. Это невозможно! Если поверить — боль сожжет, разорвет сердце… Коля пришел — придут и все другие сыны. Вот во что надо верить.

О ранении, как и вообще о войне, Николай говорил коротко, неохотно:

«Снаряд грохнул рядом. Очнулся в госпитале…»

Возвращение Коли сильно укрепило надежду Епистиньи: придут, вернутся и другие сыновья! Не напрасны ее горячие молитвы и ее призыв к сынам. Теперь она уверенней говорила: «Шура, ты не выходи замуж. Филя придет. Мало ли где он может быть. Может, где-нибудь пока в Америке. Заработает на дорогу и приедет…»

Новогодний праздник

В конце декабря на хутор к Епистинье приехала из Алма-Аты Валентина с мужем. Иван Коржов получил назначение на новое место службы в Прибалтику, и по пути туда они решили навестить хутор.

Вот и еще радость в хате Епистиньи.

Пришел Николай с Дуней и детишками, захватил баян. Собрали маленькое застолье. Валентина, Дуня и Шура немножко грустно попели. Да, как бы они спели, если б пришли все хлопцы!

На звук баяна прибежали соседские ребята, с любопытством, с завистью смотрели на двух сидевших за столом военных — Николая и Ивана Коржова.

Епистинья возилась у плиты, иногда подсаживалась к столу. Застолье, баян, песня, смех и возня детворы оживили ее, напомнили прежние, совсем вроде бы недавние годы, когда хата была полна веселых сыновей и их друзей, вся звенела от музыки, смеха, голосов. Но, возвращаясь душой в прежние годы, такие счастливые, она вспоминала, что сынов больше нет, и сникала. Тихие ее слезы действовали на всех сильнее, чем плач. Песня стихала.

Епистинья быстро вставала, виновато говорила: «Не буду, не буду!» — и хлопотала у плиты, угощала набившихся в хату ребятишек.

Как бы там ни было, приезд гостей, суета, толкотня детей внесли оживление в душу Епистиньи. Она и говорила поживей, и двигалась быстрей.

Заходили в хату соседи, и чувствовалось по всему, как хочется людям хоть немного, хоть глоток радости, чтоб отпустило душу тяжкое напряжение.