Епископ ада и другие истории

Ветер стих, сугробы чистого белого снега скрашивали черный мрак ночи.

Когда старинные часы пробили три, Дэниел Шют сел и окликнул своего компаньона.

— Возможно, во сне я не переставал размышлять, — сказал он, стуча зубами. — Этот парень… он Пейли, или Дэйли? Вы же знаете, имя того было д'Эйли.

— Не сходите с ума! — резко ответил агент, но тут же приподнялся на локтях, потому что тишину разорвал хриплый, ужасный крик, в котором слышались слова, произносимые на незнакомом языке.

— Бедная женщина, — пробормотал мистер Трегаскис, а Дэниел Шют плотнее закутался в одеяло.

— Я не встану, — прошептал он. — Я не собираюсь вставать!

Мистер Трегаскис натянул брюки, накинул на плечи одеяло, взял свечу, зажег ее у камина и поднялся по лестнице в комнату миссис Шют. В мерцающем пламени свечи на грязных досках были заметны потеки воды.

— Это все чертова неряха Гуди Чейз, — пробормотал он, после чего позвал: — Пейли! Пейли!

Возле двери комнаты миссис Шют, распахнутой настежь, никого не было. Мистер Трегаскис вошел.

Та, чье имя было Флоренс Фланнери, лежала ничком на своей безвкусной кровати; глубокие раны, нанесенные ей, казалось, были оставлены клыками дикого зверя; она выглядела бесконечно старой, сморщенной, отвратительной.

Мистер Трегаскис попятился к лестнице, свеча в его руке дрожала; из темноты торопливо появился мистер Шют.

— Пейли, нет, — глухо прошептал мистер Трегаскис.

— Я видел, как он уходил, — пробормотал мистер Шют, — когда решился встать и подойти к двери; по лестнице ползла огромная рыба с окровавленными челюстями.

СОРНЯКИ Kecksies (1925)

Два молодых сквайра ехали верхом из Кентербери; будучи навеселе, они кричали и вертелись в седлах, следуя извилистой дорогой через холмы.

Низко нависшее серое небо скрывало простор открытой местности, с одной стороны тянувшейся к морю, а с другой — к Кентскому болоту.

Канавы густо покрывали первоцветы, живые изгороди были полны свежей зеленью боярышника и серой листвой жимолости, длинных ветвей ясеня с твердыми черными шишечками и похожими на палочки побегов желтой ивы, увешанными сережками и маленькими красными кисточками ветвями ореха и березы; но оба молодых человека не обращали на это внимания, потому что ехали по местам, прекрасно им знакомым; при этом Ник Бэтап щурился, глядя на далекие пурпурные холмы, и проклинал дождь. «Еще десять миль по этой дороге, — бормотал он, — и на нас обрушится страшный ливень».

Молодой Кредитон, несколько более навеселе, сонно засмеялся.

— Мы переночуем на ферме, Ник; или ты думаешь, у меня есть арендаторы, которые откажут мне в ужине и ночлеге?

И он во весь голос заорал песню.

— На старой мельнице горит огонек,
Там ведьма плетет свои чары.
Но в комнате, в которой ты
Спишь в моих объятиях, темно.
Ты рядом со мной, по волшебству ли,
Хитростью или повинуясь заклинанию;
Но ты со мной, и я обнимаю тебя,
И люблю тебя, и буду горячо любить.

Тучи окружали их, подобно наступающей армии; придорожная зелень казалась мертвенно-бледной на фоне фиолетового неба, птицы смолкли.

— Черт меня подери, если я хочу вымокнуть, — пробормотал молодой Бэтап. — Пусть меня повесят, Нэд, или пусть я буду проклят, если вижу хотя бы хижину или сарай!

— Мы скоро доберемся до фермы Банеллов, если только уже не проехали ее, — смущенно ответил тот. — Но что тебя так беспокоит? Неужели такой славный парень, как ты, боится пары капель дождя?

— Я не отличаюсь столь крепким здоровьем, как у тебя, — сказал Бэтап, который и впрямь был хрупкого телосложения.

— Однако твоя глотка ни в чем не уступает моей! — рассмеялся Кредитон. — И да поможет тебе Господь, ты закутался, точно старуха, а пьян, как ощипанный попугай.

— Тра-ля-ля, моя милая,
Тра-ля-ла, мое майское солнышко.
Если я не приду к тебе сегодня,
То уж точно наведаюсь в другой раз.

Его спутник не обращал внимания на эту чепуху, но со всей остротой, какую только позволяли ему его притупленные ощущения, пытался высмотреть какое-нибудь укрытие, ибо сохранил рассудок в достаточной степени для того, чтобы понимать, настолько некомфортно будет оказаться во власти разыгравшейся бури посреди обширной пустынной местности, где единственными жилищами были фермерские домики, разбросанные на значительном удалении один от другого.

Но он совершенно утратил свою покладистость вместе с первыми каплями обжигающе холодного дождя и крепко выругался, употребив выражения, обычные для кабаков, в одном из которых, на дороге из Кентербери, он и хватил лишнего.