Эпилог

Встреча состоялась 14 января и прошла, как говорится, в «дружеской обстановке». Подольский пишет о ней с восторгом, отмечая, впрочем, что «Каверин был строг, сух и держался повестки дня». Однако за обедом и я разговорился — как-никак мы не встречались годами, а молодость была хороша, и грешно было о ней не вспомнить. Вспомнить и порадоваться, например, тому, что Тихонов, давно превратившийся в литературного вельможу, еще способен выдумывать невероятные истории. Но когда, поговорив о сборнике, Шкловский, Тихонов и Подольский собрались к Федину, я отказался пойти с ними, придумав убедительный, как мне показалось, предлог: надо было взять такси, чтобы отвезти Шкловского в санаторий. По запискам Подольского можно судить, что заседание комиссии прошло «в очень хорошей, дружественной обстановке». Федин даже упрекнул Слонимского, приславшего предисловие, в излишней осторожности. Он считал, что не нужно обходить публицистических статей Лунца. Наоборот, мы сами должны все сказать об этом полно и исчерпывающе. «Было ли это ошибкой, — сказал он. — А может быть, “западничество” Лунца — это западничество Герцена, Огарева…»

В истории, которую я рассказываю, это был, несомненно, «пик», наивысшая точка подъема. Через год о публицистических статьях Лунца не могло быть и речи.

Машина пришла и, как мне ни было тошно, я поехал к Федину. «Ради Лунца», — говорил я себе. Вот как рассказывает о моем появлении Подольский: «В это время в комнату буквально ворвался Каверин. Он был в пальто и явно не хотел оставаться и присоединиться к нам, хотя Федин усиленно уговаривал его остаться. Наконец Каверин снял пальто, подсел к столу, выпил бокал вина. Что-то сказал, вскочил и стал торопить Шкловского и меня… Я был растерян и не знал, как поступить… Честно говоря, мне вовсе не хотелось уходить так скоро. Чувствовалось, что главные разговоры о Льве Лунце еще впереди. Но Виктор Борисович встал, стал прощаться, расцеловался с Фединым и пошел к лестнице. Тогда и я поплелся за ним. Федин был смущен этой сценой… “Ах этот Веня! Мы так давно не виделись, и не хочет быть у меня”. Тихонов еще остался. А мы, провожаемые Фединым, ушли… Вениамин Александрович был порывистым, взволнованным чем-то. Взвинчен. Посадил нас в машину, и мы уехали, а он сам пошел пешком к себе на дачу».

Так пишет не разобравшийся в литературных отношениях, прямодушный Подольский. Мне эта сцена запомнилась в более ясных чертах: когда, уступив просьбам Федина, я сел за стол, Шкловский провозгласил тост, должно быть продиктованный его умиленным настроением и тем не менее прозвучавший фальшиво. Не помню его дословно, однако помню, что смысл заключался в том, что все хорошо: и то, что мы издаем Лунца, и то, что на свете существует Советская власть, которая позволяет нам его издавать, и что мы, счастливые люди, от всей души желаем ей счастья. Очевидно, на этот неуклюжий тост, как на камертон, было настроено заседание, заставившее меня в последний раз встретиться с Фединым, ни единому слову которого я больше не верил.

В начале 1968 года сборник был готов. На чем были основаны наши надежды? На том, что вслед за предисловием книга начиналась скорбным некрологом Горького, считавшего, что смерть Лунца лишила нашу литературу одной из самых светлых ее надежд. На том, что первая часть сборника состояла из воспоминаний старейших, знаменитых писателей — воспоминаний, которые были полны безоговорочным признанием значения таланта Лунца, — а вторая — из его произведений, не опубликованных или не публиковавшихся с 1922 года. На естественном убеждении, что более чем полувековая отдаленность сделала всю деятельность Лунца фактом, без которого неполна история русской советской литературы. Что давно пора освободить эту официальную историю от одного из намеренных или даже злонамеренных ее заблуждений.

План сборника был послан в Секретариат (29 января 1968 г.), и Секретариат постановил поручить правлению издательства «Советский писатель» «рассмотреть вопрос об издании сочинений Лунца и воспоминаний о нем». Казалось бы, все трудности были позади. На деле они предстояли. Хотя «Советский писатель» как орган Секретариата обязан был выполнять все его решения, на деле эти решения не значили для издательства ровно ничего, и оно на них, вульгарно выражаясь, плевало. Издавая в огромных тиражах бездарные произведения членов Секретариата, оно пользовалось во всех случаях, в том числе беззаконных, его безусловной поддержкой. Для этого существовала (и существует) формула: «рассмотреть вопрос», а как будет решен вопрос, этим Секретариат не интересовался. Короче говоря, в подобных делах Секретариат зависел от Лесючевского, директора издательства, а не наоборот.